Дорога стального цвета

Этот крик подстегнул его. Поймав момент, он оттолкнулся ногой от полотна и повис на поручнях так, чтобы не чертить ботинками по гравию. Осталось подтянуться, как на турнике… Куда ж силенки подевались?.. Наконец колено уперлось в подножку. Взобравшись на нее, Зуб перевел дух. Оглянулся. На полотне стоял удаляющийся железнодорожник и грозил ему кулаком.

57

Снова был темный топливный отсек. Снова он мучительно спал, расшибая голову о вентиля, трубы, углы, обдирая колени. Что за сонная болезнь напала на него за последние два дня? Дошел, видимо, до какого-то предела.

Измучившись вконец, он сел на пол, чувствуя, как в тело вселяется стынь железа. Успокаивало лишь то, что ночью проводницы не ходят сюда за вениками, и его не погонят.

Утро, казалось, не наступит никогда. Но и это перестало беспокоить Зуба. Такое на него напало безразличие, что когда по голосам в тамбуре он понял, что поезд подходит к Абакану, то не выявил у себя никакой радости. Как-то равнодушно отметил, что вот, мол, добрался, куда хотел, что пора выходить на свет божий. Добрался, ну и делу конец. Когда-то ведь должен был добраться.

За дверью стали толпиться пассажиры, бухая в стены углами чемоданов. Зуб безо всякой осторожности раздвинул створки и вышел, не обращая внимания на удивленные взгляды.

Появилась сонная проводница, открыла дверь. Лязгнул люк, прикрывавший ступеньки. Зуб с усмешкой подумал, что сейчас он сойдет на перрон, как порядочный пассажир, и никто даже знать не будет, какую он оставил позади себя дорогу. Да и никому это не интересно. Еще он подумал, что если бы ему надо было испытать все это во второй раз, то он почел бы за счастье умереть на месте. Такая дорога может быть у человека только раз в жизни. Такие дороги не повторяются.

Поезд тихо и как-то грустно подполз к невысокому вокзалу, напоследок дернулся железным своим телом и замер. Проводница сошла на перрон. Путаясь в узлах и чемоданах, за ней хлынула толпа.

— Ты откуда взялся такой? — неодобрительно взглянула на Зуба проводница, когда он вышел из вагона.

— Из Луково, — едва взглянув на нее, ответил тот.

— Где это такое?

— В Европе.

— Хорош европеец, — сказала проводница вслед. — Тунеядец, небось, а не европеец.

Из динамика, установленного где-то за вокзалом, доносился гимн, «Шесть часов, — вяло отметил про себя Зуб, поеживаясь от холода. — Пора начинать новую жизнь».

Однако прежде надо было попасть в Каримские Копи. Новая жизнь должна начаться там, возле дядьки. Он спросил, откуда идут автобусы в том направлении, и ему указали на улицу:

— По ней прямо-прямо, а там язык до Киева доведет.

И он отправился прямо на своих издырявленных ногах. Должно, потом их так… Снова спрашивал дорогу и снова шел, стараясь становиться внешними краями ступней, чтобы было не так больно. Со стороны он, наверно, казался криволыдым. Наконец добрался до одноэтажного деревянного дома, который ютился возле городского рынка.

Что-то надорвалось у него внутри. Зуб ругал за эту надрывность ревизора, который лишил его последних рублей. Он виноват, он его вконец доконал. Но, ругая, Зуб чувствовал, что это не так. Видимо, и у железа, и у человека, и у всего на свете есть свой предел, своя последняя черта. Раньше казалось, что он будет чуть ли не прыгать от радости, когда сюда доберется. А прыгать не хотелось. Ни радости, ни удивления. Один туман в голове. Не это пройдет, это должно пройти. Все проходит. Он еще порадуется.

Подошел небольшой автобус, с широкой красной полосой вдоль всего корпуса. Из него полезли торговки. Переваливаясь с боку на бок, охая под тяжестью огромных кошелок и громко разговаривая между собой, они направились к воротам рынка. Зуб видел только плывшие по воздуху кошелки. Из них то высовывался морковный хвост, то дразнил глянцевым боком помидор, а из одной корзины, проплывшей под самым носом, невообразимо пахло чем-то жареным, наверное курицей.

Глотая слюну, Зуб провожал воспаленными глазами караван кошелок до тех пор, пока они, переговариваясь, не скрылись из вида.

По динамику объявили посадку на Каримское направление.

Автобус был маленький, и Зубу пришлось в нем стоять. Сначала ехали по улицам, но вскоре небольшой город остался позади. Начались поля. Тайги не было и в помине. Это казалось ненормальным. Как же в Сибири без тайги?

Куда ни глянь, кругом голые холмы, только слева блестела широкая лента реки. На другой ее стороне было обширное пространство пойменных лугов и зарослей кустарника.

По автобусу двигалась кондукторша, звякая мелочью и отрывая билеты. Зуб давно поглядывал на нее, зажав в кулаке свои медяки. Наконец он высыпал их на ладонь кондукторши и сказал, как говорили все:

— До Копей.

Кондукторша оторвала ему ленту билетов, собралась было кинуть мелочь в свою сумку, как вдруг с возмущением переспросила:

— Куда, ты сказал?

— До Копей.

— А что ж ты мне суешь? Еще десятик надо. Зуб отвел глаза:

— У меня больше нет.

— Ну и врать тогда нечего! Да Копей ему — видали? Дай сюда билеты.

Она оторвала часть ленты и вернула Зубу.

— В Малом Яре выйдешь.