Дорога стального цвета

— Вот приезжает Ленька на выходные, я спрашиваю: куда ж тебя, беглеца, приняли? В гарем, говорит, приняли. Лекарем. Как так — в гарем?! Ты мне, отцу, не морочь, а прямо отвечай: к какому делу пристал? А он, так его и вот этак, закатывается: не боись, говорит, по женской части я не механик, я механик по машинам. Работаю, говорит, в авторемонтных мастерских, если сокращенно, то получается «Аремм». А там все гаремом мастерские эти называют. Так что все в порядке, как у нас в танковых войсках. В танковых он служил… Юрик! Да тебе не дурно ли?

— Нет, мне ничего.

— Как ничего — разморило, гляжу, вконец. Ну-к, я тебя окачу.

Семен Мироныч хлестнул по его раскаленному телу несколькими ковшичками холодной воды, от которых Зуб и не дрогнул. Казалось, обложи его льдом, только приятно будет.

— Сядь пониже, отдышись, — сказал старик. — Я скоренько.

60

Минут через двадцать они вышли из бани. Зуб диву давался, как легко он нес свое тело, которое два часа назад казалось чугунным, и подламывало ноги. В голове, как только он вдохнул свежего воздуха, сделалось на удивление ясно. Мысли стройные, упругие.

— Хозяйка моя уж хлопочет — гостя учуяла, — кивнул Семен Мироныч на трубу, из которой вился дымок. — Ну-ка, чем она нас употчивать будет? Поднялся Зуб на крылечко вслед за стариком и сробел. Как хозяйка посмотрит на его появление, да еще в одежде ее сыновей? Очень неловко он чувствовал себя в ней. Неловко еще и потому, что сыновья, видать, ребята крупные — штаны были настолько просторные, что норовили свалиться. Приходилось придерживать их одной рукой. А в рубаху три таких, как Зуб, вошли бы. Сибирские люди.

Пока он топтался на крыльце, Семен Мироныч уже входил в дом.

— А где гостя оставил? — послышался хозяйкин голос.

— Юрик! — окликнул старик. — Иди познакомься.

Куда ж теперь деваться… Придерживая штаны и от этого еще больше стесняясь, Зуб вошел в дом. Его улыбчиво встретила полная женщина. Лет ей было, должно, меньше, чем старику.

— С легким паром вас! — Она слегка поклонилась и подала руку, быстро вытерев ее о передник. — Мария Осиповна я, знакомы будем.

— Юрий, — неловко принял он хозяйкину руку.

— Ну, мать, в жизни б тебе не догадаться, кто это есть! — нетерпеливо заговорил Семен Мироныч. — Помнишь, Василий про племяша своего рассказывал? Юрик-то! В детдоме который…

— Господи! — всплеснула полными руками хозяйка. — Сыночек ты мой! Как же ты не застал дядю своего! Ведь один ты у него был, одинешенек!

Обняв Зуба, она затряслась в плаче, и все причитала, заливала слезами уже не единожды оплаканное горе. Зуб стоит, не шелохнется и чувствует, как у самого глаза горячими сделались, вот-вот слеза оттает. Хочется ему обнять хозяйку Марию Осиповну, да не смеет.

А Семен Мироныч посуровел. Переминается рядом с ноги на ногу. Моргнул, порассматривал потолок и грубовато заговорил:

— Ну хватит, мать, хватит. Ты ж знаешь, не люблю я этого. Кормить надо парня, с дороги он. А ты слезами угощаешь. Вон одежонка ему вроде как великовата… Слышь, мать. Что сталось, говорю, того не перекроишь.

Мария Осиповна отстранилась от Зуба, оглядела его с укором, сквозь слезы сказала:

— Ты ж Николаево взял! Ленька-то поменьше ростом, нашел бы его одёжу.

— Найди у тебя, попробуй.

— Или не знаешь? В сундуке, в сенях. Откроешь, и по правую руку.

Они, видно, оба рады были отвлечься на одежду, и спорили о ней так, словно это сейчас самое важное.

— Иди, Сень, иди поройся. Прям нехорошо ты его нарядил. А у меня уж все готово.

Семен Мироныч вышел, бормоча о том, что главное для женщины — набить дом всякими тряпками, из-за которых невозможно найти то, что требуется. И бормотал он, опять же, для того, чтобы подальше уйти от темы, которая заставляет так пристально разглядывать потолок.

Только теперь Зуб обратил внимание на то, что из кухни бьют мощные волны вкусных запахов. Его закачало на этих волнах. После бани голод усилился многократно, до дурноты и резей в животе, до постыдного желания рвануться навстречу запахам и схватить что-нибудь прямо с огня.

Причитая и жалея Зуба, расспрашивая его об училище, о дороге, хозяйка накинула на стол в горнице свежую скатерть и расставила тарелки. Семен Мироныч принес одежду из сеней. Зуб пошел в соседнюю комнату переодеваться. Другие брюки были намного меньше, но и они плохо бы держались, не разыщи хозяин запасной ремень.

— Мужчины, рассаживайтесь! — позвала Мария Осиповна.

В тарелке — суп до самых краев. А в нем стоит остров — мясо. Возможно ли такое, чтобы человек каждый день ел сколько угодно супа да еще с мясом? Откуда же взяться такой прорве еды? Зубу казалось, что ему удается сдерживать себя и есть не торопясь, даже степенно. Конечно, это ему только казалось. Но хозяева будто не замечали ничего такого, только Мария Осиповна за разговорами не забывала подливать ему в тарелку, подкладывать жареной картошки и котлет. А когда Зуб наконец выдохнул, что не может больше, она с мягкой строгостью сказала: