Дорога свободы

Многого Гидеон не понял. Он был зол на себя за то, что полувысказанные, данные лишь намеком мысли ускользают от него; за то, что каждое третье, четвертое слово ему непонятно. Что этот Орр — издевается над ними? Презирает их? Оскорбляет?

Когда Орр кончил, аплодисментов было мало. Но все обошлось мирно. Наметили порядок дня для следующего заседания, а затем было объявлено, что члены конвента свободны до завтра.

На улице Гидеон остановился возле кучки делегатов, горячо споривших между собой, и прислушался. Это были негры с плантаций, рослые, дюжие парни с сутулыми плечами, говорившими о годах, проведенных за плугом. Один из них, уже пожилой и черный, как деготь, с длинным лицом и острым взглядом, говорил:

— Образование — у нас нет, а у кого есть? Целые округа без школ. Хозяин — ему все равно, привезет учителя, пошлет детей в Европу. Ну, а мы не просвещенные — вот Орр говорил: нам еще грамоте учиться. А давно мы за это взялись? Два года свободы, один день конвента. Почему он хочет загнать нас назад, в грязь?

Высокий, ширококостый белый протиснулся к нему. — Почему? Э, дядя, — начал он медленно и тягуче, как говорят горцы, — причин довольно.

— Как?

— А вот так. Пора уж вам, неграм, протереть себе глаза. Это самое равенство — ничего из него не выйдет, коли сами не возьметесь за дело. Понятно, что он хочет загнать тебя в грязь; он бы и меня непрочь. Ты негр, а я «белая шваль». Белая шваль выбрала меня, а негры — тебя, и, может, за меня голосовал кое-кто из ваших, а за тебя — кое-кто из моих. Я негров не то чтобы очень люблю, но я люблю так рассуждать, чтобы дважды два получалось четыре. И когда я так рассуждаю, то у меня получается, что кое-чего мы добиться можем, ежели не сваляем дурака; а вот чтобы они когда-нибудь перестали нас считать скотами, — этого, нет, не получается.

— А вы что сделаете, белый?

— Постараюсь не дать маху. Добьюсь чего можно от этого конвента: школ, права голоса. А что мои враги станут говорить — это мне наперед известно.

— Пусть говорят?

— Ну да. Пусть себе говорят. А я скажу свое.

— А земля? Какая польза — школы, голос, если без хлеба?

— Земля, — протянул белый. Он помедлил на этом слове. — Ты только спроси у них земли, братец, увидишь, как они на стену полезут. Нет, земли от этого конвента мы не дождемся. Хочешь земли, так уж ловчись сам: заработай да купи.

— Мы работали на этой земле, может, сто лет. Кто сеет, кто собирает — мы! Теперь плантаторов долой — кому ж земля? У кого права, как не у нас?

— Э, права! Не в правах, дядя, сила, а в собственности. Мне луны с неба не надо, дай вон тот пригорочек...

Спор продолжался, становясь все горячей. Когда белый отделился от толпы, Гидеон пошел за ним и потянул его за рукав.

— Мистер?..

Белый остановился, поглядел на Гидеона очень холодным взглядом голубых глаз и отвернулся. Гидеон чувствовал происходившую в нем борьбу: южанин родом, выросший на Юге, он ненавидел рабство, которое сделало его безземельным батраком, но и негров он ненавидел за то, что экономическое давление столкнуло его в их ряды, и только белая кожа еще отличала его от этих париев,

— Позвольте, сэр, можно поговорить? — сказал Гидеон. — Меня зовут Гидеон Джексон.

— Меня — Андерсон Клэй, — нехотя ответил белый с сухим поклоном и двинулся дальше. Гидеон пошел рядом с ним.

— Позвольте, — опять заговорил Гидеон, — я вроде как... Мне кажется, что... Вы, может, думаете про меня — зазнался... Я не потому, а потому, я слышал, вы говорили о земле. Это мне очень важно, чтоб у негров земля. Думаете, не дадут?

— Держи карман шире.

— А как будем жить?

— А вот об этом ты уже сам подумай.

Еще минуту они шли молча, потом Гидеон сказал:

— Можно, еще другой раз поговорим?

— Пожалуй.

— Спасибо, — сказал Гидеон. — Горжусь знакомством с вами.

Несколько дней спустя Гидеон писал письмо жене. Первый раз в жизни он писал письмо, и каждое слово, которое он выводил на бумаге, казалось ему чудом.

«Дорогая жена Рэчел.

Я думаю о тебе все время я вижу тебя как на картинке ты очень красивая. Мне скучно без тебя как на войне когда я был с янки и мы в разлуке. Я учусь читать и писать из книги и я делегат в конвенте чтобы сделать хорошие законы. Мое жалованье очень большое три доллара в день я почти все откладываю. Когда я ложусь спать я вижу тебя и детей каждый вечер я молюсь храни вас господь. Я пишу так хорошо потому что из книги но я учусь. Я один раз говорил в конвенте про жалованье я очень боялся. Это называется дебаты. Позаботьтесь о Джем. Алленб. если он пришел. Господь с тобой скоро опять напишу».