Дорога свободы

Была середина февраля, и на дворе шел снег — вашингтонский снег, большие мокрые хлопья, которые расплющивались об оконное стекло и крупными холодными каплями сползали вниз. Гидеон откинулся в кожаном кресле, сложил руки на коленях. Хорошо бы уснуть и спать долго, долго, как он не спал уже много месяцев, — спать и все... и ни о чем не думать, а потом проснуться свежим и бодрым. Но какая уж бодрость в сорок пять лет? Гидеон покачал головой, усмехнулся и стал думать о Джефе. Джеф — это более приятная тема для размышлений; Джеф — это, по крайней мере, реально. Он спрыгнет с поезда и большими шагами устремится к отцу. А вдруг нет? Вдруг он будет стоять неподвижно и молча смотреть на Гидеона, и оба почувствуют, что они друг другу чужие? Нет, этого не может быть. Семь лет не такой уж большой срок. Да, но какие семь лет! Семь лет в Эдинбурге, за которые застенчивый негритянский мальчик превратился в доктора медицины, — такие семь лет чего-нибудь да стоят!

Гидеон стал припоминать, как это было в тот день, когда доктор Эмери, странно усмехаясь, сделал ему свое предложение насчет Джефа. Что он тогда думал, этот доктор? И что он, Гидеон, ему ответил? Что-то насчет расходов. Да, он спросил, сколько на это понадобится денег. Все это было так давно. Восемь лет тому назад. Или девять? Жаль, что он не познакомился поближе с доктором Эмери и с Исааком Уэнтом; теперь обоих уже нет в живых. Он попытался восстановить в памяти всю картину: как он тогда стоял в амбулатории, разговаривая с Эмери, глядя на дрожащего, голого, рахитичного ребенка, и воспоминания стали всплывать одно за другим, пока их цепь не разорвал гулкий бой высоких старинных часов, стоявших в углу приемной. Один, два, три. Он, видно, все-таки заснул. Перед ним стоял секретарь.

— Пожалуйте, мастер Джексон, президент сейчас вас примет.

Гидеон поднялся, поморгал и следом за секретарем прошел в кабинет. Грант сидел за письменным столом, сгорбленный, усталый, с красными главами, человек, который потерпел поражение, все потерял и теперь видит перед собой только длинную вереницу пустых лет, не озаренных надеждой, лишенных радости. Он кивнул Гидеону и сказал:

— Садитесь, Гидеон. — Потом, обращаясь к секретарю, он добавил: — Позаботьтесь, чтобы нас не прерывали.

— Но если сенатор Гордон...

— К чорту! Скажите, что я не могу его принять. Я не желаю, чтобы нас прерывали, понятно? — Дверь затворилась за секретарем. Президент обратился к Гидеону: — Хотите сигару? Ах да, я забыл, что вы не курите. Тогда позволите мне... — Он откусил кончик сигары, зажег спичку, глубоко затянулся. Гидеон смотрел на него, но президент избегал его взгляда. За последнее время Улисс Симпсон Грант сильно постарел, годы как-то вдруг и бесповоротно положили на него свое клеймо; глаза у него ввалились, в бороде заблестела седина. Даже когда он курил, все его движения были резкими, неровными, раздраженными.

— Я знаю, что вы будете говорить, — буркнул он Гидеону.

— Почему же, в таком случае, вы меня приняли? — мягко спросил Гидеон.

— Почему?.. — Грант тупо посмотрел на него, и сердце Гидеона дрогнуло от глубокой сочувственной жалости к этому побежденному и сломленному человеку, которого мало кто понимал и мало кто любил, но столь многие эксплоатировали, ненавидели и презирали, — к этому человеку, который волей судьбы и обстоятельств был вознесен на высоту и овеян холодной, нерадостной славой.

— Почему вы пришли?.. — устало спросил Грант.

— Потому, что вы пока еще президент Соединенных Штатов, — заговорил Гидеон. — Потому, что вы мне друг, и я вам друг...

— У меня еще есть друзья?..

— И еще потому, — продолжал Гидеон, — что Соединенные Штаты — ваша родина, и вы ее любите такой любовью, какая редко встречается. Такой любовью, которую я могу понять, но которая недоступна пониманию лживых, бесчестных, ничтожных людишек, сделавших все, чтобы погубить свою страну. Помните рассказ Эверетта Хэйла «Человек без родины»? Помните, как Филипп Нолан научился любить и понимать свою родину?

Грант криво усмехнулся.

— Вы пришли читать мне проповедь, Гидеон?

— Нет. Я пришел поговорить с вами об этой стране, нашей родине. Я пришел потому, что больше у меня уже никогда не будет случая говорить с президентом Соединенных Штатов. Две недели я добивался, чтобы вы меня приняли...

— Я был занят, Гидеон.

— Вы были заняты, господин президент, — сказал Гидеон. — Заняты и все, что ж тут поделаешь. У нас, слава богу, есть много таких удобных выражений: занят, некогда, нет времени. Почему у наших врагов всегда есть время? Почему?

— Это я уже слышал, — холодно сказал Грант.

— И больше слышать не желаете. Я вам надоел, вы хотели бы, чтобы я ушел. Хорошо, попробую изложить все иначе. Оставляя в стороне то, что писалось в газетах об этих восьми годах вашего президентства, и то, что о них напишут в учебниках, давайте спросим себя: чем они были на самом деле?

— Валяйте, — проворчал Грант. — Скажите, что я был игрушкой в чужих руках.