Дорога тайн

– Нос за нос – для меня этого достаточно. Переводи все, что я скажу, – повернулась Лупе к Хуану Диего. – Когда я умру, не сжигайте меня. Просто проделайте со мной ваш обычный фокус-покус, – сказала Лупе, глядя прямо на отца Альфонсо и отца Октавио. – Если вы хотите что-то сжечь, – сказала она Ривере и Хуану Диего, – то можете сжечь мою одежду – мои вещи. Если какой-нибудь новый щенок умрет – ну, конечно, вы можете сжечь щенка с моими вещами, их не много. Но меня не сжигайте. Дайте мне то, что она хотела бы, чтобы у меня было, – сказала Лупе им всем, указывая на Марию-монстра с носом боксера. – И посыпьте – только посыпьте, а не бросайте – пепел к ногам Девы Марии. Как ты сказал в первый раз, – обратилась Лупе к человеку-попугаю, – может быть, не весь пепел, а только у ее ног!

Переводя слово в слово, Хуан Диего видел, что двух старых священников захватила речь Лупе.

– Будь осторожен с маленьким Иисусом – не попади пеплом ему в глаза, – сказала Лупе брату. (Она даже не забыла упомянуть скукоженного Христа, распятого на маленьком кресте и истекающего кровью у ног большой Девы Марии.)

Хуану Диего не нужно было читать чужие мысли, чтобы понять, о чем думает брат Пепе. Не является ли это в случае Лупе обращением в веру? Как сказал Пепе по поводу первого рассеивания пепла: «Это совсем другое дело. Это свидетельствует о перемене в образе мыслей».

Это то, о чем мы размышляем в храме Общества Иисуса, обители духа. В таком месте – в присутствии гигантской Девы Марии – нас посещают религиозные (или нерелигиозные) мысли. Мы слышим речь, подобную той, что произнесла Лупе, и думаем о наших религиозных различиях или сходстве; мы слышим только то, что считаем религиозными убеждениями Лупе или ее религиозными чувствами, и сопоставляем ее убеждения или чувства с нашими собственными.

Варгас, врач и атеист, принесший свой собственный бинокль и нож, чтобы исследовать чудо или проверить нечудотворный нос, сказал бы, что духовная искушенность Лупе была «довольно впечатляющей» для тринадцатилетней девочки.

Ривера, знавший, что Лупе была особенной, – на самом деле хозяин свалки, почитатель Марии и человек весьма суеверный, побаивался Лупе (ну что можно сказать о мыслях el jefe?) – этот Ривера, вероятно, был рад услышать, что религиозные убеждения Лупе прозвучали менее радикально, чем те, которые он слышал от нее раньше.

А эти два старых священника, отец Альфонсо и отец Октавио, – они, конечно же, поздравляли себя и персонал «Потерянных детей» с очевидным прогрессом в деле воспитания такого трудного и непостижимого ребенка.

Добрый брат Пепе, возможно, молился, чтобы судьба Лупе имела какой-то благополучный исход; может, она была не такой уж «потерянной», как ему показалось вначале, может, пусть благодаря переводчику, в жизни Лупе был смысл или хотя бы смысл религиозный. Лупе казалась Пепе новообращенной.

Не сжигать – вот, пожалуй, и все, что имело значение для дорогого сеньора Эдуардо. Конечно, никакой костер не был шагом в правильном направлении.

Вот, должно быть, что каждый из них думал. И даже Хуан Диего, который знал свою младшую сестру лучше всех, даже Хуан Диего не услышал того, что должен был услышать.

Почему тринадцатилетняя девочка думает о смерти? Почему Лупе выбрала именно это время, чтобы заявить о своих просьбах на случай ухода? Лупе была девочкой, которая могла читать мысли других – даже львов, даже львиц. Почему никто вокруг не смог прочитать мысли Лупе?

28 Эти пристальные желтые глаза…

На этот раз Хуан Диего был настолько погружен в прошлое или настолько отдалился от настоящего момента, что звук опускающегося шасси или даже толчок при посадке в Лаоаге не сразу вернули его к разговору с Дороти.

– Вот откуда родом Маркос, – говорила Дороти.

– Кто? – спросил Хуан Диего.

– Маркос. Ты ведь знаешь миссис Маркос? – спросила Дороти. – Имельда, у которой миллион туфель, та самая. Она все еще член Палаты представителей от этого округа[53].

– Миссис Маркос сейчас за восемьдесят, – сказал Хуан Диего.

– Да, она действительно старая, – подтвердила Дороти.

Дороти предупредила его, что впереди еще час езды – еще одна темная дорога, еще одна ночь, в которой возникает и исчезает что-то незнакомое (тростниковые хижины; церкви испанской архитектуры; собаки или только их глаза). И, взяв в союзники тьму, окружавшую их в машине (хозяин гостиницы выделил им водителя и лимузин), Дороти стала описывать невыразимые страдания американских военнопленных в Северном Вьетнаме. Она, казалось, знала ужасные подробности пыток в ханойском Хилтоне (так называлась тюрьма Хоа-Ло в столице Северного Вьетнама); она рассказала, что самые жестокие пытки применялись к американским военным летчикам, которые были сбиты и попали в плен.