Дорога тайн

Хуан Диего не слышал извинений Дороти перед быстро исчезнувшим военнопленным – тот был один из наведывающихся сюда призраков. Изможденный юноша с землистым лицом, в серой тюремной робе, был одним из пленников северовьетнамцев, которого пытали. И по его загнанному виду, по виноватому выражению лица – как позже объясняла Хуану Диего Дороти – она предположила, что он был одним из тех, кто сломался под пытками. Может, этот молодой военнопленный капитулировал под страхом пыток. Возможно, он подписал какие-то признания в том, чего никогда не делал. Некоторые из молодых американцев выступали по северовьетнамскому радио с коммунистической пропагандой.

Дороти всегда пыталась объяснить призрачным гостям в «Эль-Эскондрихо», что они ни в чем не виноваты, что им не за что себя корить, но призраки исчезали прежде, чем можно было что-либо им сказать.

– Я просто хочу, чтобы они знали: они прощены за все, что сделали или что были вынуждены сделать, – так Дороти объяснила Хуану Диего, что к чему. – Но эти юные призраки приходят, когда хотят. Они не слушают нас – они не вступают с нами в контакт. Абсолютно.

Дороти также рассказала Хуану Диего, что пленные американцы, погибшие в Северном Вьетнаме, не всегда появлялись в серых тюремных робах; некоторые из молодых были в военной форме.

– Я не знаю, есть ли у них выбор насчет того, что носить, – я видела их в спортивной одежде, гавайских рубашках и всяком таком дерьме, – говорила Дороти Хуану Диего. – Никто не знает правил для призраков.

Хуан Диего надеялся, что ему ничто не грозит, если он увидит призраки замученных до смерти военнопленных в гавайских рубашках, но в первую ночь в старой гостинице на окраине Вигана Хуан Диего еще не видел призрачных теней давно умерших клиентов «Эль-Эскондрихо», являвшихся сюда на побывку-поправку; он спал в компании своих собственных призраков. Хуану Диего снился сон – в данном случае это был яркий сон. (Неудивительно, что Хуан Диего не слышал, как Дороти рявкала на кошек и извинялась перед призраком.)

Лупе просила, чтобы был целиком проделан «фокус-покус» и храм Общества Иисуса развернулся всерьез. Брат Пепе сделал все, что мог. Он изо всех сил пытался убедить двух старых священников, что церемония должна быть простой, но Пепе следовало бы знать, что ничто их не удержит от служебного рвения. Это был церковный хлеб с маслом – смерть невинных. Смерть детей не требовала сдержанности. Лупе будет отпета без каких бы то ни было ограничений – по высшему разряду.

Отец Альфонсо и отец Октавио настояли на том, чтобы гроб был открыт. Лупе была в белом платье, с белым шарфом на шее – поэтому никаких ран, никакой припухлости не было видно. (Пришлось бы напрячь воображение, чтобы представить, как выглядела сзади ее шея.) И было так много благовоний из раскачивающихся кадил, что непривычное лицо Девы Марии со сломанным носом было скрыто в едкой дымке. Ривера беспокоился насчет дыма – как будто Лупе поглощали адские огни basurero, как она когда-то хотела.

– Не волнуйся, мы сожжем что-нибудь позже, как она сказала, – прошептал Хуан Диего el jefe.

– Я высматриваю мертвого щенка – найду какого-нибудь, – ответил ему хозяин свалки.

Их обоих смущали «Hijas del Calvario» – «Дочери Голгофы», монахини, нанятые оплакивать покойную.

«Профессиональные плакальщицы», как называл их Пепе, чересчур уж старались. Было достаточно и того, что сестра Глория управляла хором сирот-дошколят, твердивших заученную назубок молитву.

– ¡Madre! Ahora y siempre, – повторяли дети вслед за сестрой Глорией. – Матерь! Отныне и навсегда ты будешь моей наставницей.

Но даже на эту повторяющуюся мольбу и на все остальное – на рыдающих по команде «Дочерей Голгофы», на благовония, окутывающие громоздящуюся над ними Марию-монстра, – темноликая Дева Мария с боксерским носом никак не реагировала (хотя Хуан Диего и не мог ясно разглядеть ее в поднимающихся облаках священного дыма).

Доктор Варгас пришел на отпевание Лупе; он почти не отрывал взгляда от не внушающей доверия статуи Девы Марии, и он не присоединился к процессии скорбящих, а также любопытных туристов и всех прочих, собравшихся перед храмом, чтобы посмотреть на «девочку льва» в открытом гробу. Так они называли Лупе в Оахаке и ее окрестностях: «девочка льва».

Варгас пришел на отпевание Лупе вместе с Алехандрой; в эти дни она казалась не просто его подружкой на званом обеде, и ей нравилась Лупе, но Варгас не присоединился к своей девушке, чтобы взглянуть на Лупе в открытом гробу.

Хуан Диего и Ривера невольно подслушали их разговор.

– Ты не смотришь на нее? – спросила Алехандра у Варгаса.

– Я знаю, как выглядит Лупе, я видел ее, – только и сказал Варгас.