Дорога тайн

Одна фраза в «Силе и славе» вызвала длительную и продолжительную дискуссию о ее значении. У ученика и учителя были противоположные представления на этот счет: «В детстве всегда бывает минута, когда дверь распахивается настежь и впускает будущее»[27].

– Как ты это понимаешь, Хуан Диего? – спросил Эдвард Боншоу мальчика. – Имеет ли Грин в виду, что наше будущее начинается в детстве и что мы должны обратить внимание на…

– Ну конечно, будущее начинается в детстве – когда же еще? – согласился Хуан Диего. – Но я думаю, что это чушь – говорить, будто есть одна такая минута, когда открывается дверь в будущее. Почему не может быть много минут? А Грин говорит, что есть только одна дверь? Как будто она действительно одна.

– Грэм Грин – не чушь, Хуан Диего! – воскликнул сеньор Эдуардо; ревнитель веры сжимал в руке какой-то маленький предмет.

– Я знаю о вашей кости для маджонга – вы не обязаны показывать ее мне снова, – сказал Хуан Диего схоласту. – Я знаю, знаю… вы упали, маленькая игральная кость «бамбук» порезала вам лицо. Вы истекали кровью, Беатрис лизала вас – вот как погибла ваша собака, в нее выстрелили и убили. Я знаю, знаю! Но разве в тот момент вы и захотели стать священником? Неужели дверь в будущее, где запрет секса на всю вашу оставшуюся жизнь, открылась только потому, что в Беатрис выстрелили? Вероятно, в вашем детстве были и другие моменты; вы могли бы открыть другие двери. Вы все еще можете открыть другую дверь, разве нет? Эта игральная кость от маджонга не должна была определить ваше детство и ваше будущее!

Смирение – вот что Хуан Диего прочел на лице Эдварда Боншоу. Миссионер, казалось, смирился со своей судьбой – с безбрачием, самобичеванием, священничеством, – и все это из-за падения с игральной костью, зажатой в его маленькой руке? Жизнь с самоизбиением и сексуальным воздержанием, оттого что жестоко застрелили его любимую собаку?

Хуан Диего увидел на лице Риверы такую же покорность судьбе, когда el jefe подогнал грузовик к лачуге в Герреро, в которой они жили как одна семья. Хуан Диего знал, каково это – не отвечать Лупе, просто слушать ее, независимо от того, понимаешь ее или нет.

Лупе всегда знала больше вас; Лупе, притом что ее никто не понимал, знала то, чего не знал никто другой. Лупе была ребенком, но спорила как взрослая. Она говорила вещи, которых даже не понимала; она произносила слова, которые «просто приходили» ей в голову, часто до того, как она осознала их.

Сожги el gringo bueno вместе с их матерью, сожги нос Девы Марии вместе с ними. Просто сделай это. Развей их прах в Мехико. Просто сделай это.

А еще был ревнитель веры Эдвард Боншоу, фонтанирующий Грэмом Грином (еще одним католиком, которого явно мучили вера и сомнения в ней), который притом утверждал, что есть только одна-единственная минута, когда дверь – одна-единственная гребаная дверь! – открывается и впускает гребаное будущее.

– Господи Исусе, – пробормотал Хуан Диего, вылезая из грузовика Риверы. (Ни Лупе, ни хозяин свалки и не подумали, что мальчик молится.)

– Минутку, – сказала Лупе.

Она целеустремленно направилась в сторону и исчезла за лачугой, которую дети когда-то называли домом. Она пошла пописать, подумал Хуан Диего.

– Нет, я не хочу писать! – отозвалась Лупе. – Я ищу Грязно-Белого!

– Она там пошла по-маленькому или за водяными пистолетами? – спросил Ривера; Хуан Диего пожал плечами. – Мы должны начать сожжение тел, пока иезуиты не добрались до basurero, – сказал el jefe.

Лупе вернулась с мертвым щенком в руках, она плакала.

– Я всегда нахожу их в одном и том же месте или почти в одном и том же, – всхлипывала она. Мертвый щенок – это был ее Грязно-Белый.

– Мы будем сжигать Грязно-Белого вместе с твоей матерью и хиппи? – спросил Ривера.

– Если бы меня сожгли, я бы хотела сгореть вместе со щенком! – закричала Лупе.

Хуан Диего подумал, что это стоит перевести, и перевел. Ривера не обратил внимания на мертвого щенка: el jefe терпеть не мог Грязно-Белого. Хозяин свалки, несомненно, испытал облегчение от того, что противный недоносок не был бешеным и не укусил Лупе.

– Мне жаль, что собака там не прижилась, – сказал Ривера Лупе, когда девочка села в кабину грузовика, положив мертвого щенка себе на колени.

Едва Хуан Диего снова оказался в компании с Диабло и трупами в мешках в кузове пикапа, как Ривера поехал к basurero; там он подогнал грузовик к костру, который ярко пылал среди тлеющих куч.

Ривера чуть торопился, когда снимал с кузова два мешка и обливал их бензином.

– Грязно-Белый выглядит мокрым, – сказал Хуан Диего Лупе.

– Да, – сказала она, опуская щенка на землю рядом с мешками, в которых были Эсперанса и хиппи; Ривера с почтением побрызгал бензином на мертвую собачку.

Дети свалки отвернулись от огня, когда el jefe бросал трупы в мешках на раскаленные угли; внезапно пламя взметнулось к небу. Вскоре костер превратился в огромное пожарище, а Лупе все еще стояла спиной к нему. Ривера бросил маленького щенка в этот адский огонь.

– Я лучше отгоню грузовик, – сказал хозяин свалки.