Дорога тайн

Дети уже заметили, что боковое зеркало так и осталось разбитым. Ривера заявил, что никогда не заменит его; он сказал, что пусть его мучает воспоминание.

Как настоящий католик, подумал об el jefe Хуан Диего, наблюдая, как тот отъезжает подальше от внезапного жара погребального костра.

– Кто это настоящий католик? – спросила Лупе брата.

– Перестань читать мои мысли! – рявкнул Хуан Диего.

– Ничего не могу поделать, – пожала она плечами. Ривера все еще сидел в грузовике, когда Лупе сказала: – Сейчас самое время сунуть нос монстра в огонь.

– Не вижу в этом смысла, – буркнул Хуан Диего, но бросил отвалившийся нос Девы Марии в середину пожарища.

– А вот и они – как раз вовремя, – сказал Ривера, присоединяясь к ребятам, стоявшим на некотором расстоянии от этого пекла; им было видно, как к basurero мчится пыльный красный «фольксваген» брата Пепе.

Позже Хуан Диего подумал, что иезуиты, выпрыгивающие из маленького «фольксвагена», похожи на клоунов в цирке. Брат Пепе, два возмущенных священника – отец Альфонсо и отец Октавио – и, конечно, ошеломленный Эдвард Боншоу.

Вид погребального костра сам по себе свидетельствовал о том, о чем дети свалки молчали, но Лупе решила, что пение в данном случае будет уместным.

– В барабан тихо бейте и играйте на флейте, – пропела она. – И под траурный марш проводите ковбоя…

– Эсперанса не хотела бы сгореть на костре… – начал было отец Альфонсо, но хозяин свалки перебил его:

– Падре, именно этого хотели ее дети.

– Это то, что мы делаем с теми, кого любим, – сказал Хуан Диего.

Лупе безмятежно улыбалась; она наблюдала за поднимающимися, уплывающими далеко столбами дыма и вечно парящими стервятниками.

– «Там, в долине, отпойте и дерном укройте, – пропела Лупе. – Потому что я знаю вину за собою».

– Эти дети теперь сироты, – сказал сеньор Эдуардо. – Мы несем за них ответственность больше, чем когда-либо. Не так ли?

Брат Пепе не сразу ответил айовцу, а два старых священника просто переглянулись.

– А что сказал бы Грэм Грин? – спросил Хуан Диего Эдварда Боншоу.

– Грэм Грин! – воскликнул отец Альфонсо. – Только не говорите мне, Эдвард, что этот мальчик читал Грина…

– Как неуместно! – сказал отец Октавио.

– Грин едва ли подходит по возрасту… – начал было объяснять отец Альфонсо, но сеньор Эдуардо не хотел и слышать об этом.

– Грин – католик! – воскликнул айовец.

– Не очень-то, Эдвард, – сказал отец Октавио.

– Это Грин и подразумевает под «минутой»? – спросил Хуан Диего сеньора Эдуардо. – Это дверь в будущее – мое и Лупе?

– Эта дверь распахивается в цирк, – сказала Лупе. – Вот что будет дальше, вот куда мы направляемся.

Хуан Диего, разумеется, перевел это, еще до того, как спросил Эдварда Боншоу:

– Это наша единственная минута? Это единственная дверь в будущее? Это то, что имел в виду Грин? Вот так и заканчивается детство?

Айовец глубоко задумался, так же глубоко, как обычно, а он был человеком серьезным и вдумчивым.

– Да, вы правы! Совершенно правы! – вдруг сказала Лупе айовцу, касаясь его руки.

– Она говорит, что вы правы, что бы вы там ни думали, – перевел Хуан Диего Эдварду Боншоу, который продолжал смотреть на бушующее пламя.

– Он думает, что прах бедного уклониста будет возвращен на его родину, к его скорбящей матери, вместе с прахом проститутки, – сказала Лупе.

Хуан Диего перевел и это.

Внезапно в погребальном костре что-то зафырчало, и среди ярких оранжевых и желтых языков пламени вспыхнуло лезвие голубого огня, как будто загорелось какое-то химическое вещество, а может быть, лужа бензина.

– Видимо, это из-за щенка – он был такой мокрый, – сказал Ривера, когда они все уставились на ярко-синее пламя.

– Щенок? – воскликнул Эдвард Боншоу. – Вы сожгли собаку вместе с вашей матерью и этим милым юным хиппи? Вы сожгли еще и собаку в их огне?

– Сгореть вместе со щенком – это большое счастье, – сказал Хуан Диего айовцу.

Шипящее голубое пламя привлекло всеобщее внимание, но Лупе притянула голову брата к своим губам. Хуан Диего думал, что она собирается поцеловать его, но Лупе хотела что-то прошептать ему на ухо, так чтобы никто не услышал пусть даже непонятные слова.

– Это явно мокрый щенок, – говорил Ривера.

– La nariz, – прошептала Лупе на ухо брату, касаясь его носа.

Как только она заговорила, шипение прекратилось – голубое пламя исчезло. «Прекрасно! Огненно-голубое шипение – это нос», – подумал Хуан Диего.

Толчок при посадке самолета «Филиппинских авиалиний», рейс 177, на Бохоле даже не разбудил его, как будто ничто не могло помешать Хуану Диего видеть сон о том, когда началось его будущее.

16 Король зверей

Несколько пассажиров остановились возле кабины самолета «Филиппинских авиалиний», рейс 177, чтобы сообщить стюардессе о своих опасениях по поводу пожилого смуглого джентльмена, развалившегося в кресле у окна.

– Он либо мертвецки пьян, либо просто мертв, – сказал стюардессе один из пассажиров, выдав эту сбивающую с толку комбинацию просторечия и лаконичности.