Дорога уходит в даль… В рассветный час. Весна

Мы с Любочкой сидим на кушетке и разглядываем друг друга. Мы ведь, собственно, в первый раз встречаемся. До сих пор мы только переговаривались через окно.

У Любочки лицо бледненькое и какое-то кисленькое, невеселое. На шее у ней повязано что-то вроде компресса.

– У тебя горло болит?

– Да нет! – говорит Любочка с досадой. – Это все мама… Боится, что я простудюсь. Сегодня выдумала, будто я ночью так кашляла, что у нее сердце разрывалось! А я сплю и даже не слыхала, что я кашляю. Разве это может быть?

Дальше Любочка изливает передо мной свои огорчения:

– Мама всегда боится, что я простудюсь. Все дети ходят уже по улице в одних платьях, одна я ходю в драповом пальте, в вязаных рейтузах и гамашах! А уж зимой… – Любочка с отчаянием машет рукой. – И ведь подумай – ничего не помогает! Я все-таки нет-нет да и простудюсь! То горло болит, то насморк…

– Это оттого, что тебя кутают, – говорю я авторитетно. – Мой папа доктор, и он не велит, чтоб меня кутали. И велит, чтоб я бегала босиком. Даже зимой я каждый день бегаю босиком целый час!

– По снегу? – ужасается Любочка.

– Нет, дома, – смеюсь я. – По полу. А летом, если на даче, так и по земле… Целые дни! Это очень весело: земля тепленькая, трава щекотная… И, знаешь, я ведь в самом деле почти никогда не простуживаюсь.

Любочка смотрит на меня, пораженная. Подумать только: я хожу босиком! Так смотрела бы она, наверно, на людоеда: ох, он ест человечину!

– Ты нарочно… – говорит она недоверчиво. – Приличные дети не бегают босиком. Они же не нищие! – И вдруг с интересом спрашивает: – А какое мороженое ты ешь? Холодное?

– Обыкновенное… – недоумеваю я.

– А для меня, – Любочка чуть не плачет, – блюдце с мороженым ставят на край плиты. Когда оно растает, я пью тепленькую жижицу…

В общем, у Любочки неинтересно. Ни в прятки, ни в жмурки играть нельзя – негде. В парадных комнатах это запрещено. Есть еще две тесные комнатушки – в одной спят Любочкины папа и мама, в другой – она сама. В общем, прятаться негде. У Любочки, правда, много игрушек, но чуть возьмешь которую-нибудь в руки, Любочка начинает тревожно зудеть:

– Осторожно! Не урони! Не сломай! Это очень дорогая кукла! Заграничная!

Я делаю последнюю попытку поддержать разговор:

– Любочка, а ты учишься?

– Немножко. Мама боится, что я слабенькая…

– А в гимназию ты поступишь?

– Ой, нет! – даже пугается Любочка. – В гимназии много девочек, я еще от них чем-нибудь заразюсь! Корью, скарлатиной… Спаси бог!

– Как же ты будешь, без гимназии?

– Подумаешь! Мама говорит, при наших средствах можно нанять каких хочешь учителей, чтоб они приходили к нам домой.

Приблизившись ко мне, Любочка добавляет «секретным голосом»:

– Мы богатые. Папа скоро свою банкирскую контору откроет.

В общем – скучно. Я прощаюсь и ухожу.

Спустившись с лестницы, я открываю дверь в ссудную кассу, чтобы выйти через нее на улицу, но останавливаюсь и невольно вслушиваюсь.

Любочкин папа занят с посетительницей. На меня они не обращают внимания.

– За это колечко, пани, – говорит Любочкин папа, – могу вам дать максимо́м два рубля. Максимо́м!

– Оно стоило пять, – тихо говорит женщина.

– Переплатили, пани! Красная цена – три рубля за новое. А ведь вы его уже не один год носили – стерлось! Предлагаю справедливую цену: два рубля. Будете платить мне по двадцать копеек про́центу в месяц. Удерживаю вперед за три месяца про́центу – шестьдесят копеек. Итого можете получить сейчас один рубль сорок копеек.

И Любочкин папа берется за свою конторку, чтобы взять из нее деньги.

– Пане, – просит женщина. – Это же мое венчальное кольцо. Подумайте, пане!

– А что мне думать? Это не мое, а ваше венчальное кольцо, – вы и думайте! Сейчас я вам отсчитаю один рубль сорок копеек, а через три месяца вы принесете мне два рубля и получите обратно свое колечко. А не принесете – имею право взять кольцо себе… или продать… как хочу! Моя воля! – Получу я его, как же! – с горечью говорит женщина. – Все свои вещи я сюда к вам перетаскала! В последний раз сахарницу серебряную, вызолоченную… Вон она стоит на полке, выставлена на продажу. А что я обратно выкупила? Ничего!

– Это уж, пани, не я виноватый, что вы не могли выкупить в срок свои вещи! Все Бог, его воля…

Любочкин папа выкладывает на прилавок деньги. Женщина, сосчитав, кладет их в кошелек и уходит. Любочкин папа снова углубляется в свой молитвенник. Меня он не замечает.

Я стою неподвижно и с усилием вспоминаю… Где я все-таки это уже видела? Темную комнату… золото, серебро… и женщина просила, на коленях просила, говорила, что не может отдать долг…

И вдруг в памяти встают стихи:

Тут есть дублон старинный… Вот он. Нынче
Вдова мне отдала его, но прежде
С тремя детьми полдня перед окном
Она стояла на коленях, воя…

Пушкин… «Скупой рыцарь»… Любочкин папа – как пушкинский барон в своем подвале! Наверно, он ходит по своим комнатам со свечой или лампой и любуется вещами, которые он «достал».