Дорога уходит в даль… В рассветный час. Весна

Все недоумевают, почему дело слушается не в Париже, а в бретонском захолустье. Все гадают: хуже это для Дрейфуса или лучше? Умные люди считают, что хуже. Это врагам было нужно, чтобы новый процесс слушался не в Париже, где сильны социалисты, где много рабочих, учащейся молодежи, много сторонников Дрейфуса. Бретань – это не только глубокая провинция. Спокон веку Бретань – это сердце контрреволюции, монархических заговоров, зловещее гнездо католических священников. Ничего хорошего тут ждать не приходится.

И в нашем городе – далеко от Франции – честные люди мечутся, стараются узнать что-нибудь помимо скудных газетных телеграмм, хотят встречаться с единомышленниками и друзьями, разговаривать и спорить до сипоты, засиживаясь иногда до поздней ночи за вечерним самоваром.

Мы сидим на балконе: мама, папа, Иван Константинович с Леней, Александр Степанович.

У всех, по-видимому, то сдержанно-сосредоточенное настроение, какое обычно нападает на человека в этот час.

– О чем вы так упорно думаете, Александр Степанович? – спрашивает папа.

– Я? Да как будто ни о чем особенном… – отвечает Александр Степанович, словно стряхивая с себя задумчивость. – У меня почему-то все время вертится в мыслях:

«…сообщите капитану Дрейфусу…»

Все смотрят на Александра Степановича вопросительно. И он поясняет:

– Вы только подумайте: «Сообщите капитану Дрейфусу»! Значит, он снова капитан? Он восстановлен в прежнем чине и звании. Он уже – не шпион! Пять лет он был тягчайший государственный преступник – у него не было ни имени, ни фамилии! Собака и та имеет кличку! А у него был только номер… Понимаете, каково ему было прочитать: «Сообщите капитану Дрейфусу»! Пять лет с ним обращались как с бессловесной скотиной… Пять лет он не смел спросить у кого-либо из тюремщиков… ну хотя бы который час. Даже врач не смел сказать ему ни одного слова! И вот он сразу переходит на крейсер «Сфакс», – и там все, надо полагать, обращаются с ним безусловно вежливо! Ведь хорошо?

– Хорошо! – отзываемся мы с мамой и Леней.

– Нет, вы вдумайтесь поглубже во все это. В телеграмме сказано: «Сообщите капитану Дрейфусу, что он снова имеет право носить военный мундир»… А он помнит день своей гражданской смерти – своего разжалования, – когда его водили, как преступника, перед войсками, а толпа кричала: «Смерть шпиону! Бросьте его в Сену!» И вот ему снова можно надеть такой же мундир, как тот, который тогда изорвали на нем в клочья.

– Хорошо! Хорошо! – снова кричим мы.

– Хорошо-то хорошо… Конечно, хорошо. А вот как будет дальше?

– Я понимаю Александра Степановича, – вмешивается папа. – Александр Степанович сомневается – и не зря сомневается. Ведь Дрейфус не имеет представления о том, что происходило за эти пять лет, – о том, как лучшие люди боролись за него и буквально вырвали эту победу: новый пересмотр судебного процесса. А Дрейфус, может быть, надеется, что этот пересмотр – одна формальность, что уже установлена его невиновность, что Франция встретит его с распростертыми объятиями.

– Между тем, – продолжает Александр Степанович, – враги Дрейфуса во Франции вовсе не разоружились, они не собираются сдаваться. Признать, что они осудили невинного, защищали грудью шпионов Эстергази и Анри, покрывали фальшивки и клевету? Никогда этого не будет!

– Да… – вздыхает Иван Константинович. – А Дрейфус-то узна́ет об этом только тогда, когда они приедут… – Да… Только когда приедут…

– Приехали! Привезла я их! – говорит, входя на балкон, Вера Матвеевна, и ее доброе лицо со слепыми глазами светится радостью. – Здесь они!

Все замолкают. У всех на секунду мелькает нелепая мысль, будто к нам на дачу приплыл крейсер «Сфакс» с Дрейфусом!

– Да кто приехал-то, Вера Матвеевна? – взмаливается папа.

– Гости к вам! И какие дорогие гости! Я их у вас на городской квартире застала: только что приехали с вокзала. Стоят и не знают, где вас искать. Я их сюда привезла.

Тут на балкон входит высокая белокурая женщина, энергичная в движениях, с веселым вздернутым носом. И с нею – девочка моего возраста, очень на нее похожая, – такая же рослая, курносая и до того загорелая, как не загорают люди в наших широтах. Мама и папа бросаются к гостье с поглупевшими от радости лицами:

– Маруся! Марусенька приехала!

И начинается веселый кавардак, как всегда при встрече друзей, давно не видавшихся и обрадованных встречей. Все говорят одновременно, не слушая, перебивая.