Дорога уходит в даль… В рассветный час. Весна

Мне не нужно особенно приглядываться, чтобы увидеть, что платье мадам Бурдес – невероятная безвкусица. Оно того цвета, который по-французски называется «цвет раздавленной земляники», и сверху донизу вышито узорами из узеньких шелковых ленточек. Такая пестрядь, что глазам больно!

– Это платье из ателье Ярошинского! – говорит мадам с гордостью. – Ваша мама, конечно, у Ярошинского не заказывает?

Про себя я думаю: мама и так красивая. Куда тебе! Но вслух я отвечаю:

– Мама говорит: заказывать платье у Ярошинского для нее не по средствам…

Эти мои слова неожиданно доставляют мадам Бурдес огромное удовольствие.

– А для меня – по средствам! – говорит она с торжеством. – Да. По средствам!

И она снова перекидывает платье через спинку кресла.

– Я повешу платье в шкаф, – говорит ее муж.

– Оставь там, где оно лежит! – командует Зося. – Я потом сама повешу его!

– Ты можешь забыть. Тут запачкают… Такое чудное платье!

– Оставь платье, не трогай!

Разговор у мадам со мной вышел такой мирный, такой дружелюбный, да еще я, видимо, мазнула Бурдесиху маслом, доставила ей удовольствие, дав ей возможность почувствовать свое богатство. А я-то боялась, что я не дипломат! Нет, я, оказывается, дипломат!

Момент кажется мне подходящим. И я начинаю выкладывать мадам Софье то, с чем я к ней пришла:

– Мадам Бурдес, девочки учатся хорошо, ведут себя хорошо, разрешите им отпраздновать день рождения…

– Ну, а ваши родители, – сощурившись, спрашивает мадам, – они празднуют день вашего рождения?

– Конечно, это для меня самый веселый день в году! Гости, танцы, веселье!

– А это им по средствам? – продолжает мадам какимто «кусучим» тоном.

– Вероятно, да.

– Ну, знаете, если ваш папа может себе это позволить, значит, он богатый человек!

– Нет, – смеюсь я, – папа совсем не богатый. По вашим понятиям, он, наверное, даже бедный. Он трудится день и ночь, и то, что он зарабатывает, наверное, в сто раз меньше того, что есть у вас…

– Так почему же он позволяет себе такие расходы, если он нищий?

– А кто вам сказал, что мой папа нищий? Нищий просит милостыню, а папа работает!

Я чувствую, что порчу дело, говорю то, чего бы не надо было говорить, но нет сил, до чего меня раздражает эта злая баба!

– А почему вы вообще празднуете дни рождения? Почему?

– Ну, почему, почему… Мы – дружная семья, мы любим друг друга… Мы радуемся тому, что мы есть на свете! (Черт знает что я говорю!)

– А что он вам оставит в наследство после своей смерти, ваш добрый папа?

– Зачем вы так говорите! – вдруг сорвавшись, говорю я с сердцем. – Пусть он живет как можно дольше, мой папа! Нам ничего не нужно оставлять, мы тоже будем работать. И будем содержать наших родителей, как папа и его братья содержат своих стариков.

– Ну хорошо! – меняет вдруг разговор мадам Бурдес. – А какое вам дело до того, разрешу ли я праздновать день рождения Таньки и Маньки? Почему вы просите об этом?

– Я люблю Таню и Маню. Они хорошие, добрые, ласковые девочки, старательные, послушные… Я их люблю. – Я чуть не сказала: «несчастные», но вовремя сдержалась. Нет, я все-таки дипломат…

– Так… – говорит мадам неопределенно. – Ну, а Жозеньку моего вы не любите?

Ох, это коварный вопрос. Я на нем сверну себе шею…

И я отвечаю:

– Жозя – злой мальчик. (Нет, все-таки я не дипломат!)

– Ах, ах, ах! – вдруг насмешливо причитает мадам Бурдес. – Сейчас я сяду плакать: «Какое несчастье, мадмуазель Яновская не любит моего Жозеньку!» (Ох, как испортился разговор! Дипломат я – совершенно ясно – копеечный!)

– Ничего, – произносит мадам Бурдес с угрозой, – у Жозеньки будет такое состояние, что его будут любить все!

Мне бы уж молчать, правда? Так вот нет: я как с ледяной горы на санках качусь.

– За деньги никто никого не любит! – говорю я гордо.

Неуспех моего заступничества за Таню и Маню полный. Лучше бы мне не впутываться в это дело. Не только не помогла бедным девочкам, но еще и напортила. У, дура бестолковая!

Девочки провожают меня домой, и – самое горькое! – они же меня утешают.

– Ничего, – говорит Таня, – еще не все пропало.

Вдруг… Вдруг что-нибудь случится замечательное, а?

И она оказывается права. Это «вдруг» в самом деле происходит. Даже не одно «вдруг», а целых два.

Мы расстались с девочками в пятницу вечером. В субботу я простудилась, и мама заставила меня просидеть весь день дома и пить горячее молоко, так что я в этот день пропустила урок у Бурдесов. А в воскресенье, в самый день рождения, девочки прибежали ко мне рано утром, сияющие, счастливые: все устроилось!

Первое «вдруг»: мадам, конечно, забыла убрать в шкаф свой роскошный туалет от Ярошинского – он остался до утра на кресле. Ночью кошка окотилась на нем четырьмя детенышками. Мадам пришла в остервенение – она собственноручно утопила котяток в ведре. Но это не спасло дорогой туалет: он был испачкан, испакощен, нестерпимо вонял кошками, затейливые узоры, вышитые ленточками, были местами отпороты, оторваны. Поехать в таком платье на бал было невозможно.