Дорога уходит в даль… В рассветный час. Весна

Но тут вдруг случилась новая беда: Горохов заболел очень серьезно. У него сперва была инфлюэнца, потом сделалось осложнение: он почти оглох. Вот уже больше двух месяцев, как он не приходит к нам на уроки.

За это время класс успел растерять почти все то, чему научился у Горохова. В головах опять математическая каша. Время идет, выпускные экзамены приближаются, а Горохов все еще хворает.

Весь класс – несколько отдельных учениц, особенно интересующихся математикой и способных к ней, ведь не идут в счет! – знает по геометрии и алгебре очень мало. Даже арифметику многие успели забыть. Экзамены начнутся недель через шесть. Учитель болен и на уроки не приходит. В общем, мы брошены на произвол судьбы, и никто почему-то не думает о нас. А ведь мы не виноваты в том, что уже два года с нами никто математикой не занимался.

– Нет, вы только поду-у-умайте! – беспомощно вздыхает Стэфа Богушевич. – Как же мы пойдем на экзамен?

Лара Горбикова пожимает плечами:

– Что нам думать? Пусть начальство думает об этом!

– Спасибо, утешила! – сердится Люся. – Начальство! Что ему? Ну, провалимся мы по всем трем экзаменам математики, ну, не выдадут никому диплома, а только дадут «свидетельство», что мы здесь учились. «Ах, ах, ах, какой ужасный класс!» – и все.

– Неужели дипломов не дадут? – всплескивает руками Варя.

– А на что мне ихний диплом? – искренне удивляется Меля Норейко.

– Без диплома нельзя учиться дальше! Не примут ни на какие курсы! – объясняет ей Катюша Кандаурова.

– Ах, убила! – кривляется Меля. – Да не желаю я «учиться дальше»! Семь лет было здесь ученья-мученья, – да еще и опять учиться? Нет, довольно! Я буду помогать папе и тете в ресторане. Буду стоять за стойкой – одета картинкой, хорошенькая, как шоколадная бутылочка с ликером! А потом замуж выйду… Нужен мне этот диплом, как собаке пятая нога! А захочу, так папа мне учителя наймет. За хороший обед – пожалуйста! – можно хоть профессора нанять.

– Да? А у кого нет денег, тем как быть?

– А как хотят, так и будут! Что мне о них волноваться?

– Нет, вы только подумайте! – И Стэфка отмахивается от Мели, как от мухи. – Ну хорошо: директору все равно, он у нас человек новый, он за прошлое не отвечает. Колоде тоже все равно: она просто по глупости ничего не понимает. А Горохов? Что он думает обо всем этом? Конечно, он не виноват – он всю зиму болел. Но ведь нам-то от этого не легче… Маня, ты у Гороховых каждый день бываешь? Что он говорит об этом?

Маня, как всегда, отвечает очень сдержанно:

– Он со мной об этом не говорит.

– А если ты спросишь его?

– Я к нему с разговорами не набиваюсь. Прихожу на урок – Серафима Григорьевича даже не всегда и вижу: он лежит у себя в комнате. Что же, мне его за горло брать?

– Ну ладно! – заключает разговор Варя. – Давайте думать, что́ нам делать, как поступить… Думать будем до завтра. Неужели так ничего и не придумаем?

– А я и думать об этом не стану! – бросает Меля.

– От тебя никто никакой думы и не ждет! Скажите, какой думный дьяк выискался! – сердится Люся.

Меля окидывает нас всех презрительно-величественным взглядом и уходит не прощаясь.

Мы все тоже расходимся в разные стороны. Невеселые, озабоченные. К моему удивлению, Маня идет со мной, хотя живет она в другой части города.

Маня объясняет мне:

– Я к сапожнику. За мамиными ботинками.

И я понимаю: неправда это. Не за ботинками. Во всяком случае, не за одними только ботинками. Удивительная вещь: как легко мы врем «синявкам» и как трудно, как неохотно и бездарно врем друг другу!

Некоторое время мы с Маней шагаем молча. Дойдя до Екатерининского сквера – около костела Святой Екатерины, – мы, не сговариваясь, садимся на скамеечку в боковой аллейке. Я понимаю: Маня хочет что-то сказать мне.

– Шура! – начинает она не сразу. – Я тебе сейчас скажу одну вещь. Даже Катюша этого не знает!.. Ты слушаешь меня, Шура?

Ну конечно, я слушаю. И волнуюсь. Я знаю: не такой человек Маня, чтобы по пустякам разводить таинственность! Наверное, у нее что-нибудь серьезное.

– Шура, я придумала один… ну, словом, одну штучку. С экзаменами все будет благополучно. Все выдержат, понимаешь, все!..

Тут Маня вдруг останавливается. Словно она раздумала говорить то, о чем собиралась сказать мне. Она гладит мою руку и почти шепчет извиняющимся голосом:

– Не сердись, Шурочка. Я скажу тебе это в другой раз. Не сегодня.

В первый раз за всю нашу семилетнюю дружбу я сержусь на Маню.

– Если ты считаешь, что я не достойна твоей откровенности, что я разболтаю, как балаболка… Тогда, конечно, не говори мне ничего! Ни сегодня, ни в другой раз!.. И перестань гладить мои варежки, как будто я злая собака и ты хочешь меня задобрить, чтобы я на тебя не гавкала!

– Шура, как тебе не стыдно! Я говорю об этом только с тобой…

– «Говоришь» ты! – фыркаю я. – Ты же вот именно ничего не говоришь, не хочешь говорить!

– Нет, хочу.

– Так почему ты говоришь: «Ах, я придумала одну штучку», а потом: «Нет, нет, я раздумала…»?

– Не раздумала я. Просто у меня еще не все готово. Я тебе все скажу, все до капельки! Как только будет можно, так сейчас и скажу… Ты мне не веришь?