Дорога уходит в даль… В рассветный час. Весна

Не знаю, о чем они думают. Может быть, иные из них восхищаются фон Валем как героем, подавляющим революцию. Но я уверена, что очень многие смотрят на него так же, как Леня и я: с ненавистью. Не знаю, не могу объяснить, почему меня так неудержимо тянет смотреть на губернатора. Когда я была маленькая, папа, идя к героическому летчику Древницкому, взял меня с собой. «Это надо видеть! Это надо видеть и запомнить!» – сказал тогда папа. Сейчас, когда я смотрю на фон Валя, у меня то же чувство: это надо видеть, надо запомнить! Это надо ненавидеть всегда, всю жизнь!

Так впервые входит в мою жизнь ненависть. Смутное представление о том, что такие люди – враги, их надо ненавидеть, с ними надо бороться.

В антракте Иван Константинович, переглянувшись с мамой, просит нас остаться в ложе, не выходить.

– А как же к лошадкам? – огорчается Сенечка.

Ему обещали, что в антракте его поведут за кулисы – смотреть красавцев цирковых коней.

Сенечке объясняют, что сегодня к лошадкам не пускают: у лошадок корь, это заразительно. Сенечка с грустью смиряется: он мнителен, а корь, он знает, «это очень вредно для здоровья»!

В середине представления в нашу ложу входит запоздалый гость: папа! Он освободился раньше и приехал.

– Папа, – шепчу я, – посмотри на ту ложу, самую большую, над входом…

– Знаю. Видел, – коротко бросает папа. И добавляет с детским огорчением: – Надо же такое! Десять лет собирался я в цирк – и вот… извольте радоваться!

Представление кончилось. Медленно вместе со всей толпой мы подвигаемся к выходу из цирка. Вот мы уже на площади.

Одновременно с нами, из особого выхода – прямо из губернаторской ложи – выходит фон Валь.

Мы приостанавливаемся. Папа переглядывается с мамой и Иваном Константиновичем. Мы с Леней перехватываем папин взгляд и понимаем его. «Подождем, – говорит он, – пусть сперва уедет тот!»

И тут, словно разрезая ножом вечерний сумрак на площади, раздаются один за другим два выстрела.

Стоящий впереди нас человек поворачивает к нам веселое лицо:

– Хтось губернатора стрелил! – И, энергично работая локтями, он пробирается к месту происшествия.

Наступившая было на секунду тишина внезапно взрывается шумом, криками, полицейскими свистками.

– Держи! Лови! – раздается в разных местах.

И все перекрывает звериный рев стояшего неподалеку от нас городового.

– Поймали-и-и! – торжествующе кричит он.

– Ох! – жалостливо кричит женщина, стоящая на ступеньках одной из лестниц, ведущих в цирк. Оттуда ей видно то, чего не видим мы. – Хлопчика чернявого… Он и стрелял… Ох и бьют они его! Ох и бьют! – Женщина на мгновение даже зажмуривается.

– Доктора! Доктора! Губернатор ранен! – кричат гдето очень близко от нас.

Подхватив на руки перепуганного Сенечку, папа кричит нам: «Ступайте за мной!» – и, резко повернув, идет по площади в противоположную от происшествия сторону.

Дома я спрашиваю:

– Папа, когда кричали: «Доктора! Доктора!» – может быть, это не губернатору надо было помочь, а тому, другому… Чернявому хлопчику… Тому, кто стрелял!

– Чернявому хлопчику!.. – говорит папа с горечью. – Ему уже никто помочь не может!

Назавтра утром газеты печатают экстренное сообщение «о злодейском покушении на жизнь губернатора фон Валя». «К счастью, – говорится в экстренном сообщении, – жизнь губернатора вне опасности: он лишь легко ранен в ногу и в руку…»

В ближайшие дни мы узнаем подробнее о чернявом хлопчике. Зовут его Гирш Лекерт. Ему двадцать два года. Он сапожник. Шнир и Разин знают Лекерта. Они говорят: хороший паренек. Умный, очень способный, хотя совсем неграмотный. Был членом подпольного профессионального союза сапожников. Товарищи Лекерта очень любят его за милый нрав, за смелость и находчивость, за всегдашнюю веселость.

Два года назад, рассказывают Шнир и Степа, в одном из маленьких городков нашего края арестовали троих молодых людей – они разбрасывали революционные прокламации. Арестованных заперли в квартире урядника, с тем чтобы на следующий день отвезти их в городскую тюрьму. Но рано утром на дом урядника напала большая группа молодежи под предводительством веселого чернявого юноши Лекерта. Они подвезли к дому две тележки, груженные камнями, и, ловко орудуя этим нехитрым оружием и отбиваясь от полиции, освободили арестованных товарищей и убежали вместе с ними. Один из участников этого дела, друг Лекерта, был ранен. Полиция его схватила. Его положили в госпиталь.

Казалось, помочь этому другу – арестованному, раненому – было невозможно: около его койки в госпитале день и ночь дежурил городовой. Через кого-то из персонала госпиталя Лекерт доставил раненому другу женское платье. Тот переоделся в уборной и спокойно вышел из госпиталя по черному ходу. На улице дожидалась телега, которая его и увезла.

За все это – нападение на полицию, освобождение арестованных товарищей, за устройство побега раненого революционера из госпиталя, за участие в забастовках – Лекерта арестовали, посадили в тюрьму, а потом выслали в Екатеринославскую губернию под надзор полиции. Лекерт бежал оттуда и возвратился в наш город.