Дорога в Бородухино

- Что же такое случилось? Два с лишним года вас не интересовало, что с ним и где он...

- Я знала,- не дала ей Женя закончить,- он служил на Дальнем Востоке. Его друзья получали письма и говорили мне. Но сейчас война.

- Она уже девять месяцев...

- Не мучайте меня, Вера Глебовна! Сейчас все наши ребята на фронте, и мне не от кого узнать. Скажите, он все еще на Востоке?

- Нет.

- На фронте? - упавшим сразу голосом спросила Женя.

- Пока нет... Он под Малоярославцем.

- Господи... Так близко... Вы, конечно, поедете к нему?

- У меня ничего не выходит с выездом,- устало произнесла Вера Глебовна.

- Что же придумать? - живо откликнулась Женя.- Погодите, погодите... Попросить отца? Нет, это исключено,- горестно закончила она.

- Да уж, конечно, - усмехнулась Вера Глебовна.- По-моему, ваш отец говорил когда-то, что сделает все, чтобы вы позабыли Андрея.

- Я не забыла...- очень тихо сказала Женя.- Да, отец упросил меня не переписываться с ним, но я... я не забыла...

- Женя, вы что, надеетесь, что мой сын простит вам это?

- Вера Глебовна, если бы вы знали, как отец просил меня! Я никогда не видела его таким униженным, таким...- она не закончила, и на ее глаза навернулись слезы.

На какую-то секунду жалость к этой сидевшей напротив нее девочке тронула сердце Веры Глебовны, но она быстро погасила ее.

- Когда Андрей уходил в армию, мне было всего семнадцать, Вера Глебовна, я была совсем девчонкой и... любила отца. Что мне было делать? она смотрела на Веру Глебовну широко раскрытыми глазами.

Вера Глебовна ничего не ответила, и тогда Женя продолжила:

- Вы можете сказать, что Джульетте было пятнадцать...

- Я ничего не скажу, Женя.

- Андрей понял меня тогда...

- Не знаю. Во всяком случае, ни в одном письме он не упоминал вашего имени,- жестко сказала она.

- Я не думала, что вы жестокая, Вера Глебовна,- отшатнулась от нее Женя.

- Я не жестокая... Просто мне трудно прощать. Этого я как-то сразу не могу. Думаю, что Андрей такой же,- добавила она и тут же пожалела о сказанном: Женино личико сморщилось в гримасе такой неподдельной боли, что Вера Глебовна сразу же воскликнула:- Господи, ну чего я мучаю вас?! Разумеется, вы еще глупая девчонка. Господи,- повторила она.

Пока Вера Глебовна свертывала цигарку, что ей не сразу удалось, Женя порывалась что-то сказать и не решалась, но, когда Вера Глебовна закурила и раскашлялась после первой же затяжки, Женя робко, умоляющим голосом попросила:

- Вера Глебовна, возьмите меня с собой в Малоярославец...

- Вряд ли эта поездка вообще состоится, Женя. Мне, матери, не дают пропуск. Меня не взяли в эшелон...

- Надо что-то придумать! Я буду думать, Вера Глебовна. Тогда позвоню. Хорошо?

- Звоните...

На следующее утро, когда Вера Глебовна спускалась по лестнице, направляясь в булочную, ее чуть не сбил с ног стремительно несущийся человек.

- Вера Глебовна, вы?! Простите.

- Эрик! - вскрикнула она, не сразу узнав в человеке в белом полушубке с поднятым воротником соседа с верхнего этажа, погодка Андрея, глядевшего на нее ошалелыми глазами, брызжущими такой неуемной радостью, которая не могла не передаться Вере Глебовне.

- Я, Вера Глебовна! И живой! Понимаете - живой! И на целые сутки домой. Как моя мама?

- Все хорошо. Я недавно ее видела. Но она на работе, Эрик. И вообще вряд ли кто дома в вашей квартире. Идемте ко мне.

- Я все же добегу, позвоню, может, кто есть? А потом к вам. Но вы куда-то шли?

- В булочную. Я схожу потом.

- И не надо. У меня вагон хлеба! - воскликнул Эрик и побежал наверх.

Вера Глебовна вернулась к себе и не стала захлопывать дверь. Через минуту Эрик ввалился в комнату.

- Ну как Москва? - спросил он еще на ходу.

- Стоит,- не могла не улыбнуться она.

- Да, еду по Москве и никак не могу поверить, что я в Москве и живой. Мы же, Вера Глебовна, в Алабино в летних лагерях были, когда война началась, ну и двадцать третьего маршем на фронт. Ох, повидал я всего, Вера Глебовна...- он задумался, и его мальчишеское лицо вдруг перестало быть мальчишеским, на лбу наметились складки, рот сжался, а взгляд потускнел и стал каким-то отрешенным.

Вера Глебовна пристально вглядывалась в его глаза - они же видели смерть. Эрик немного помолчал и продолжил:

- Топаем, значит, на фронт. Настроение дай боже - малой кровью и на чужой территории, погоним немца. Топаем и уже по дороге видим - не то что-то... Ну, а потом...- он взмахнул безнадежно рукой.- Страшно было, Вера Глебовна. Очень страшно. На Соловьевской переправе разбомбили нас вдребезги... Сейфы штабные разорвало, и вот кружатся в воздухе деньги, падают на землю, как листья осенние, а мы по ним... сапожищами, сапожищами... Ни один, понимаете, ни один из нас не нагнулся, чтобы хоть одну купюру поднять... Там нас и окружили... Выходили группками, а кто и в одиночку. Жара, воды нигде нет, колодцы пустые, ну и голод...- он замолчал, вытащил мятую пачку "Беломора", предложил Вере Глебовне, и они долго молча курили.

- Что же было самое страшное, Эрик? - спросила наконец она.