Дорога в декабре

Она протянула руку — чтобы провести ладонью по моей голове, колется ли, — но я поймал ее легким, почти кошачьим движеньем за запястье.

— Какой ты… ловкий. Разве тебе жалко?

«Как ты говоришь хорошо, — подумал я. — Многие девушки говорили со мной здесь, и ни одна не спросила так:…разве тебе жалко…»

— Не надо, — сказал я и отпустил, не задержав ни на мгновение ее руку, пульсирующую в моих пальцах, с тонкими венами, теплую и нежную, как птица.

Если бы задержал — мелодия, которую мы, казалось, уже начали разыгрывать, слыша друг друга, продлилась бы. Но я не сделал этого.

Она не поверила сразу: наверное, просто не хотела поверить, что так все сразу оборвалось. Подумала, что я смутился немножко.

Улыбнулась, приободряя, но улыбка эта повисла в воздухе, никто на нее не ответил.

Я затянулся глубоко, медленно выдохнул дым. Наконец тоже улыбнулся, но другой улыбкой, в иной тональности: ничего не будет, никакой мелодии, я не играю. И надел берет.

— Ну, я пойду еще потанцую, — сказала она весело.

— Когда ты будешь танцевать, я приду посмотреть, — ответил я ей в тон.

Она вышла, и я знал, что она больше никогда не подойдет ко мне. И не жалел. Смотрел на фильтр сигареты. Это всего шестая за сегодняшнюю ночь. Какая дурная ночь, бережет мое здоровье. Иногда я успеваю выкурить целую пачку. А это лишь шестая, которую я бросил сейчас и в урну не попал.

Посмотрел на часы: четвертый час. Три с копейками.

Нет, неужели так мало я курил… Достал пачку. Только шесть сигарет не хватает, правда.

Голова моя разомлела уже. Домой хочется, надоели все.

Прибежала официантка, новенькая, Аля ее зовут. Не знаю, что это за имя, Аля. Алина, что ли.

— Слушай, иди скажи этому мудаку, чтоб он не смел меня трогать. Он трогает меня за ногу, — сказала мне Аля, раздувая ноздри.

— Какому мудаку?

— Иди, я покажу.

«Отчего она думает, что я должен отгонять от нее мужиков, — думал я лениво, сползая с табуретки. — Надела самую короткую юбку, которую только можно представить… И ноги свои… красивые… всем показывает… “Иди, я покажу”, что за манера… Я же ей не говорю, куда ей ходить».

Ноги у нее длинные, да, только сама несимпатичная. А ноги замечательные.

— Вот этот.

Я кивнул головой и пошел к столику, за которым сидели все те же трое, столичные гости. Ногу официантке погладил их водитель. Он смотрел, как я подхожу.

— Будьте добры, не трогайте больше официанток, — сказал я ему, наклонившись. — Хорошо?

Водитель пожал плечами.

— Я никого не трогал.

— Ну, еще лучше, — ответил я и отошел.

«Овца, — подумал я снова. — Надо юбку надевать поприличнее, не на детский утренник пришла…»

Я еще не успел вернуться в фойе — оно пустовало, что недопустимо, потому что может ктонибудь проскочить без билета, — только-только входил туда, и меня за плечо остановил высокий москвич.

— Ты оскорбил моего друга, — сказал он.

— Я никого не оскорблял, — ответил я устало. Но это уже была другая, почти безвольная усталость, не та, что в начале вечера, возникавшая от предсказуемой человеческой наглости, которую я так легко мог сломить.

— Он никого не трогал, и ты его оскорбил, испортил ему вечер.

— Ну как не трогал, если она жалуется? — отругивался я. Молоток еще куда-то пропал.

— Так, не трогал, — голос у него был поставлен хорошо, и, разговаривая, он подрагивал от близкого, готового выплеснуться бешенства, которому мне нечего было противопоставить. — Я думаю, тебе стоит пойти извиниться, — сказал он.

«Да пошло все к черту», — подумал я и вернулся к столику.

— Ваш друг утверждает, что вы никого не трогали, — сказал я смотрящему в сторону водителю. — Если так — приношу извинения. Надеюсь, что все было именно так. В любом случае не стоит мешать работе наших девушек.

Невысокий, тот, кого Сема назвал «самураем», в это время пил сок из трубочки, и лицо его кривилось, как у маленькой, желающей чихнуть обезьянки.

Я все-таки вернулся в фойе и даже вышел на улицу с таким ощущением, словно во мне стало неожиданно мало крови.

Метрах в тридцати от клуба все светила фарами иномарка с теми подростками, которых обидел Молоток.

Вышел Вадик, будто стесняясь.

— Захар, там… Этот высокий москвич… Сказал Але, что ее задушат, если она будет жаловаться.

Я кивнул головой, ничего не в состоянии решить.

Подержал в руках сигарету, впервые не хотелось курить, мутило немного, и голова кружилась. Вошел в зал, сразу попался на глаза позер, пьяное и потное лицо его расплывалось, словно у него отсутствовали лицевые мышцы.

Откуда-то появился Молоток.

— Все нормально? — спросил он.

Я снова покачал головой: нормально.

— Ты где был? — поинтересовался я, хотя мне было все равно.

— А этот «афганец» опять в клубе, — сказал Молоток, видимо, не расслышав вопроса. — Забежал, когда мы этих чертей разнимали… Выгнать его?

— Не надо, — ответил я.

Мимо нас, задев меня плечом, прошел позер.

«Надо что-то сделать, — думал я. — Что-то надо делать. Надо собраться. Они же как звери, всё чувствуют…»

— С бокалом, — кивнул на позера Молоток.

— Уважаемый, на улицу с бокалом нельзя, — сказал я позеру.