Дорога в два конца

Казанцев с хлюпом потянул в себя воздух, стал осторожно перебирать мягкие детские волосики, дышал молочным теплом ее головки. Сердце заныло острой, сосущей болью, вспыхнула смертная тоска по Людмиле, по дочери, хутору. В боях даже легче: времени на разные думки не хватает. А тут — как прорвало. Днем еще так-сяк, а ночью совсем отбоя никакого. Нынешнюю так всю до третьих петухов и проворочался. И во сне являться стали то жена и дочь, то мать с отцом, то Андрюшка с Шурой…

На крыльце загремели, затопали грузно. На кухне гагакнули с мороза, дверь с треском распахнулась, и весь проем заслонила квадратная рослая фигура комбата Карпенко. Широкое красное лицо сияло, как у именинника. За спиной у него прыгали, старались заглянуть в горницу ротные.

— А ну вставай, черти окаянные! — гаркнул на всю горницу комбат. — Вставай, гвардия! Ха-ха-ха! — Неся холод и снег на валенках, погребся через людей на середину горницы. — Гвардия, а вы дрыхнете. Вставай! Через час построение. Чуйков, Гуров, Крылов здесь. Вставай! Ха-ха-ха!..

— Чего орешь? Гривенник нашел?

— Нам гвардейское звание присвоили! Радисты мои слышали, и все начальство здесь!

— Вот и отметили, значит.

— Тебе радоваться все равно нечего. — Дюжий постоялец взял, словно пробуя, мелкого, но боевитого комроты за ворот шинели, приподнял и переставил на другое место. — С твоим ростом кобылам хвосты в обозе подвязывать.

Комроты вырвался, отряхнулся, весело отпарировал:

— Не тебе одному под святыми сидеть: и ростом вышел, да умом не горазд.

Девчушка повернулась к Казанцеву спиной, мягко терлась головушкой о его плечо, почмокивала, засунув большой палец правой руки в рот.

Замполит стянул с головы кожух, уселся, оглядел всех.

— Вставай, хлопцы. Гвардия должна выглядеть прилично.

В горницу заглянула зарумянившаяся у печки хозяйка. Черные волосы выбились из-под платка, лезли на глаза.

— Картохи поспели. Капустки достала. Закусите, может?

К ней повернулся Карпенко, по-медвежьи облапил за плечи, похристосовался трижды, норовя все три раза в губы.

— Все пойдет в дело, матушка. И капустка, и огурчиков побольше. Праздник у нас, понимаешь?

— И-и, бесстыжая морда твоя, — нарочито сурово оттолкнула хозяйка комбата. — Матушка! Сынок мне выискался. — Погрозила пальцем дочурке, сладко жмурившей глаза от мужского тепла и продолжавшей сосать палец.

— Ух ты, тетынька, да не моя! — переменил обращение Карпенко и чертом крутился по горнице, мешая одеваться и приводить себя в порядок, пока начальник штаба под смех и шутки всех постояльцев не вытолкал его на улицу.

Через час на сельской площади в строю стояла вся дивизия. Подошел Чуйков с генералами и офицерами, поздравил с присвоением звания «гвардия», внимательно оглядел строй, шепнул комдиву на ухо:

— Ты все части построил?

— Все, Василий Иванович.

— Маловато людей, маловато…

— Маловато. — Комдив поднял руку, смахнул с ресниц выбитую ветром слезу. — Зато гвардия, товарищ генерал.

Часть третья

Глава 1

17 февраля 1943 года немцы бомбили Миллерово. Взлетали куски рельсов, рваные шпалы, кирпич и доски пакгаузов, ревело пламя в ребрах вагонов. На втором этаже, над станцией, колыхался мертвенно зеленый свет осветительных бомб и ракет. Еще выше предупреждающе и зло гудели «юнкерсы», и оттуда, где они гудели, из колючей ледяной пустоты неба, сыпались бомбы.

— Какого черта стоим тут, майор?

Комбат танковой бригады, бровастый, смуглый майор Турецкий оглянулся на ходу на обмерзшую раззявленную дверь вагона, веленые капустные лица неряшливо одетых солдат. На платформах, под брезентами и так просто, горбились обындевевшие, присыпанные снегом танки.

— Черт их маму знает! — дернул плечом майор.

— Они же угробят нас!

— Все может быть. — Майор налег грудью на стремянку в своем вагоне, обламывая нахолодавший новенький полушубок, тяжело дыша, крикнул внутрь: — Костя, Лысенков! Автоматы — и ко мне! К начальнику станции пойдем. Кленова еще прихвати.

— Автоматы зачем?

— Для солидности! Поворачивайтесь!

У водонапорной башни упруго и быстро шагавший майор споткнулся, вернулся назад. Занесенная снегом, в обгорелой одежде — женщина. Метрах в двух от нее снежный бугорок чуть поменьше — спеленатый ребенок. В глазных впадинках — синеватые льдинки слезинок и нетающий снег. Во лбу с антрацитно-рубиновыми блестками по краям жестко мерцала ранка.

— Вчерашние. — Затрепетавшими ноздрями майор потянул в себя тепло избы рядом, сказал сопевшему в затылок Кленову: — Вот чей-то сад… Забор сломанный. Вернись, возьми людей, что нужно, и похороните.

Прокуренная комната начальника станции с заплатами мохнатого инея и пятнами сырости по углам гудела от народа. Все кричали, требовали, угрожали. Начальник тоже кричал всем разом, односложно, затверженно, беззлобно:

— Не могу!.. Рви на куски!.. Ну, рви, рви!..