Дорога в два конца

Солнце заливало маревную пойму Донца. Деревья, стога сена, огорожа крайних домов стояли уже в воде. И над всем этим клубились пронзительно-синие, будто выполосканные в щелоке, кучевые облака. Под облаками дымно скользили их тени.

— Тепло идет, товарищ подполковник, — житейски запросто обратился к Казанцеву лысоватый Сидоренко, распрямил сутуловатую мужицкую спину, сбил шапку на затылок, жмурясь на солнце, приналег на черен крестьянской лопаты, добытой явно у какой-нибудь тетки так, чтоб «не бачила». Шинель и винтовка его лежали на снегу перед черным воротом мерзлой земли, обозначавшей окоп. С выброшенной земли, спины и лба сержанта, вытертого и обтерханного до блеска дула винтовки волнисто стекало первое тепло весны.

Глава 2

Волнистыми буграми, яругами и балками, будя призрачную тишину полей, пришла весна и на Дон, в родные места Виктора Казанцева, в хутор Черкасянский.

Сырой ветер по ночам зло рвал крыши хат, голые деревья сада, съедал рыхлый ноздреватый снег, который с хрустом оседал по логам и балкам, вытаивая трупы своих, немцев, итальянцев, румын. Сразу же после декабрьских боев прибрать всех не успели, да многих по дальним местам и не могли отыскать под снегом, и теперь весна хоронила их по-своему: заносила песком, глиной, разлагала, размывала по частям. А дома их долго еще будут ждать, числя в пропавших без вести и надеясь. Призраками стояли в голой степи остовы обгоревших танков, врастали в землю пушки. Плотный южак похоронно свистел в железе, приносил из далеких просторов древний дух талой земли и терпкий — набухающих почек тополя и клена. У гусениц танков, хоботов пушек стекловидный наст просекали жальца первых озимей. Сюда малиновыми зорями приходили жировать и кормиться отощавшие за зиму зайцы. Новым, живым тянуло из мертвеющих в зиму полей на Черкасянский. Теплый южак напоминал: глухая зимняя пора кончилась.

Петр Данилович Казанцев мучился бессонницей, катал голову по пахнущей пером и потом подушке, выходил на крылечко покурить, слушал поднебесный гул воды на лугах и в вербах, скрежет льдин на реке. С крыши хаты дремотно падала капель, долбя в сером грязном снегу глубокие лунки. По хутору жидко перекликались петухи, жалуясь на свою холостяцкую жизнь, не слышно раннего кашля по дворам. Крестьянин привык с утра поговорить с живностью, заряжаясь добротой на весь долгий день. Теперь редко в каком дворе солдатка или дряхлый дед-хозяин уговаривал оголодавшую корову подвинуться. Нынешней весной люди разучились разговаривать по утрам и ходили потом весь день потерянные, злые.

Стоя на крыльце и мучаясь удушливым кашлем, Казанцев крепче затягивался самосадом, слушал, как ходил ветер под застрехой, вытряхивая оттуда воробьиный помет. Забот не убывало и зимой, весна несла с собою новые. В МТС до голубых сумерек звенели ключи и молотки. Тракторов и раньше не хватало, теперь приходилось из двух-трех лепить один. Ни семян, ни тягла, ни людей, а пахать нужно, и победе прежнего. Земля и так дичать стала, появились пустоши; как вошь на человека в тоске, набрасывались на нее бурьяны.

Вчера на собрании галдели до петухов. А что выгалдели!..

— С крику и цыган не богатеет, — усовещивал черкасян секретарь райкома Юрин. Еще довоенный синий шевиотовый пиджак трещал по швам, с трудом удерживая разворот пополневших плеч. Война словно бы придавила его вниз, подала вширь. Попросторневшая круговина лысины дымилась испариной. — Солдат, рабочих, самих себя кому кормить?! Украина, Белоруссия, Курщина у немца! Кубань, Дон только освободили! Не лучше нашего зараз везде. У вас хоть лошади, быки на базу стоят!..

— Мы в декабре пузом печь не грели!

— Мужики бирюками в степе пропадали! Ловили окаянных!

— И хлебушка из-под снега хоть немного, да добыли. У соседей и того нет. Делиться!..

— Не добытчики мы им!

— Нехай берут свое в поле!

— Головой думать!..

— Бабу в председатели выбрали! Мужика не нашлось им!

— Гнедого им, Андриана Николаевича!

— И-и… шалава, на людях такое!

— Замолкните!.. Рукавицу в рот ей!

Колыхали спертый воздух выкрики.

— Сегодня вы им, завтра они вам! — Подглазные мешки на одутловатом лице секретаря почернели, обвисли, вертел шеей в тесном вороте, вглядывался в распахнутые криком багровые лица черкасян. — Написали письма в Сибирь, Среднюю Азию. Просим семян, помощи инвентарем, тяглом. Но когда это будет, а земля не ждет. Государство обещает на посев, но опять же доставка. Дороги плывут зараз! У вас просить будем. Из ваших запасов. Землю на ноги ставить нужно. Озимых ни клина. Одна надежда на яровые. Мясо, молоко, шерсть!..

— Сатаны его батьку!

— На Хомовне шерсти!

— Да тут хоть в пень, хоть в ворота, а все баба криворота!

— Порушил землю немец, — врезался в бабий гвалт скрипучий голос старика Воронова. — А править нам ее. Нам жить на ней и кормиться дальше!

— У тебя, Марья, четверо солдат. Кому кормить их?!

— На коровах, какие уцелели, и будем пахать!

— Ну и ешь молоко тогда!

— Спрошу! И сам спрошу, и государству сдашь! Эх-х, Мариша, куда денешься?!

— Сам стрескай!..