Дорога в два конца

Перекипая радиатором, подошла семидесятка. Привезли деда с отопревшим воротом. Мертвым на дороге нашли. В пыли дороги за ним — извилистая борозда. Полз на грохот боя.

К кулешу из походной кухни никто не притронулся. Трупный запах и хруст пыли на зубах отшибали аппетит. Лысенков принес в брезентовом ведре яблоки.

— Ни одного на дереве. Все на земле.

— Ураган такой. Шутишь.

На охапке сена у плетня перекатилась кудлатая голова, хруст зубами на голоса.

— Га-га-га! Черти полосатые! — И снова храп.

Скорый рассвет сдернул покрывало, и картина предстала еще жутче, чем казалась с вечера и днем. Омертвелая, растерзанная земля, железо и трупы. Трупы пучило от подступавшей духоты, вокруг них растекался тошнотворный сладкий запах разложения. Иные танки стояли совсем целые. Огонь только перекрасил их в другой цвет. А вот у куста танк, вздутый внутренним взрывом. Трудно представить, что многотонные листы стали могут менять свою форму, как кровельное железо. Есть словно бы разобранные по частям: корпус — в одном месте, башня — метрах в тридцати, гусеницы, как членистые щупальца чудовища, — по сторонам. Какая же силища нужна была, чтобы проделать всю эту работу!

По мертвому полю, топча собственные тени, бродят солдаты и офицеры, смотрят. Немцы без комбинезонов, в парадных куртках с розовыми петлицами. Большинство лежит на животах, обнимая чужую землю руками. Земля всегда спасительница. И эти клещами впились в чужую землю. А вот один сидит у гусеницы, прислонившись спиной к катку. Руки заломлены назад. Левый рукав куртки снят, правый — не успел.

— Это таран.

Кленов тычет пальцем в борт «фердинанда», покореженного страшным ударом. Долго и сосредоточенно смотрит на этот борт. Взобрался на башню, заглянул внутрь. На дне желтеют зазубренные огнем кольца обгорелых ребер. Ковырнул золу хворостинкой — зазвенела железка. Спустился вниз, поднял — бляха от ремня. В центре вытиснено «Гот мит унс». «Вот тебе и «С нами бог». Бросил бляху, вылез наверх. С земли на него вопросительно таращился Турецкий.

— Что ты там шепчешь?

— О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями? Чей борзый конь тебя топтал…

Спекшиеся до крови губы комбата потянула болезненная улыбка, укороченные огнем ресницы мелко дрожали.

— Кто на тебе со славой пал?

Чьи небо слышало молитвы? — закончил Кленов.

Оба смущенно улыбнулись и, путаясь ногами в жесткой траве кочковатой толоки, полезли в отножину оврага, где шумно и весело плескались, умываясь, танкисты.

Посреди села, у колодца, с тяжким хрустом расселся разрыв, и на огороды, на поле с подбитыми танками вынесся теленок. Белолобый, тонконогий. На миг все застыло от неожиданности, потом кинулись ловить его. Поймал Шляхов. Глаза, подернутые синеватой пленкой, безумны. При виде людей постепенно остывают, и в них появляется что-то похожее на мысль. На оторванном ухе студенисто дрожат капли крови.

— Дурашка. — Широкоскулое лицо Шляхова странно светится, ямки шадринок у переносья блестят потом.

Танкисты сбились у теленка в кучу, улыбались кто с куском хлеба, кто с пучком травы, парнишка — шея стебельком из просторного ворота — совал к белоноздрым губам теленка большой кусок сахара, засмугленный грязью.

— Ить дурак, Семка. Что он, дитя?..

— А кто же? — Ясные глаза парнишки лучатся непередаваемой радостью.

В стороне Беленихино, Васильевки война уже начала свою молотьбу. Как добрый хозяин, начала спозаранку, чтобы не терять драгоценного времени. Добрые люди в старину говаривали: «Лето — припасуха, зима — прибируха. Летний день год кормит». Вот и торопилась она, боясь, что не успеет собрать свою кровавую жатву.

В Прелестном, Политотдельском, по всему полю откликались моторами живые танки, шли на эти гулы.

Совинформбюро о прошедшем дне сообщит: «12 июля наши войска продолжали вести бои с противником на орловско-курском и белгородском направлениях. Особенно упорные бои шли на белгородском направлении».

Впоследствии выяснится, что второпях подсчитано далеко не все. Запустением и тоской пахнуло с нолей, усыпанных трупами, железом и смертью. Война откатывалась дальше.

Уцелевшие хлеба убирали серпами, на коровах; убирали здоровые, убирали больные, убирали старые, убирали малые. С той же прохоровской земли для тех, кто пошел отвоевывать остальную землю свою, дали тысяча триста шестьдесят пудов хлеба сверх плана.

Мальчишки промышляли в подбитых танках и сдавали цветной металл. Если бы они занялись уборкой и железа — добыли бы немало стали. И не только на земле, но и в земле. Люди захотят потом проверить, сколько же ее в земле, и обнаружат, что на кубометр курского чернозема под Прохоровкой приходится сто килограммов осколков. Их будут каждый год убирать, эти страшные озадки войны, но так, видно, до конца и не уберут. Долго еще потомки тех, кто жил и работал на полях Прелестного, свеклосовхоза «Октябрьский», будут находить эти следы.

Глава 2