Дорога в Лефер

Весной сюда собирались все жители, стар и млад, да еще из окрестных хуторов и делянок стекались охотники, отшельники и бортники. В день, когда зеленеют травы и земля вздыхает свободно, освободившись от снежного плена, люди хотели радоваться и веселиться. Даже нелюдимый старик с Молчальниковой заимки приходил сюда с пучками засушенной рыбы, выменивая их на зерно и кое-какие инструменты. Олаф и Вит — вот с кем он обменивался больше, чем фразой «Мне до этого нет дела». Порой Молчальник оказывался даже словоохотлив, слова тридцать-сорок говорил. Ученик кузнеца все хотел разговорить отшельника, но ему это не удавалось.

А ведь так интересно! С детства этот человек был чем-то вроде местной легенды, живой легенды. Что там короли древности и герои, жившие в далеких краях! За плечами Молчальник хранил тайну, и ребятня собиралась вокруг него, силясь ее разузнать. Многие готовы были бы отдать самое ценное, что у них есть — медный грош — лишь бы узнать бережно хранимые Молчальником рассказы. Сутулый человек с обветренным лицом, всегда прятавший руки до локтей, какая бы жаркая погода не стояла на дворе, говоривший на диво красиво и правильно, — он предпочитал молчать…

Но иногда Олаф видел в карих глазах Молчальника блеск гордости и высокомерия. Так мог бы смотреть рыцарь из Глоркастера на вилланов или же купец из Лефера на батраков, пошедших к нему в кабалу.

Но стоило только Олафу присмотреться, как Молчальник тут же отводил взгляд и замолкал. Он не хотел, он очень сильно не хотел, чтобы люди замечали это выражение. Но почему? Может быть, Молчальник не желал открывать часть своей души посторонним, ту часть, что навсегда осталась в его прошлом?..

* * *

Не успела ворона взлететь над лысиной холма, как Конхобар прыгнул. Жители Двенадцатиградья слышали о том, что альбианцы не совсем люди (а значит, совсем не люди) — но подтверждение тому редко встречали. Сейчас же Олаф получил причину считать так же. О, нет, пять зрачков — это нормально. Но когда человек прыгает подобно лососю, прижав руки к бокам, выгибаясь пружиной и преодолевая расстояние в добрых три-четыре человеческих роста?

Но Рагмар — и как только успел? — обогнал альбианца. Лезвие именно его топора оказалось приставлено к горлу человека, склонившегося над трупом крестьянина в самом центре пустыря. Человек этот, облаченный в замызганное одеяние, сшитое из десятков потертых шкурок, не успел даже подняться. Он лишь повернул голову в сторону повозки, взглянул на Олафа, и…

И Везучий остолбенел. Не потому, что незнакомец пустил в ход магию или сглаз, — но потому что он не был незнакомцем.

Из-под капюшона на Олафа по-орлиному остро смотрели те самые карие глаза.

— Кто ты? — разом спросили Рагмар и Конхобар.

Герой Альбы как раз приставил меч к горлу человека, чуть пониже того места, к которому добродушно прижалось острие рагмарова топора. Если бы бедняга дернулся, то его побрили бы до самого позвоночника.

— Молчальник, — ответил за него Везучий.

Орк и альбианец разом посмотрели на командира отряда. Где-то в глубине их душ начало разрастаться сомнение в нормальности похода. Странные встречи, собутыльничающий Анку, древний доспех, который нужно провезти через охваченную войной землю. Где-то же должен быть предел уверенности в здравом рассудке, так ведь?

— Я видел прежде твое лицо, хоть оно и было юным… — задумчиво, но спокойно произнес Молчальник.