Дорога в Мустанг. Из Непальских тетрадей

Воспитание, окружение, пропитанная религией материальная и духовная культура страны, наконец, традиции и даже просто привычки заставляют непальца придерживаться своей веры. Рождение и первое кормление рисом, совершеннолетие и вступление в брак, кончина — все эти вехи человеческой жизни сопровождаются непременными религиозными обрядами. Большие праздники: рождение Будды и поминовение предков, Дасайн, кульминацией которого является День победы богини Дурги над демоном Махишей, Бхаи-тика — Почитание братьев, празднества в честь Индры, Шивы, Рамы и других богов и божеств индуистского пантеона, а также великое множество других — индуистских и буддийских, общенепальских и местных, — неизбежно вовлекают в свою орбиту всех непальцев. Старые и молодые, индуисты и буддисты, неграмотные и образованные, бедные и богатые не могут не исполнить свой долг перед предками, не могут не принять участия в Бхан-тике (даже одинокие находят себе названых братьев и сестер), не могут не пойти в храм к богу-покровителю и не попросить у него отпущения грехов или исполнения желаний. А уж если непалец случайно оказался у наиболее почитаемых святынь, таких, как пагода Шекхар Нараян в Фарпинге, пагода Белого Мачендранатха и пагода Маханкал в Катманду, храм Кришны в Патане, буддийские ступы-гиганты Бодхнатх и Сваямбхунатх, наконец, знаменитый Пашупатинатх, Мекка для индуистов-шиваитов, то тут грешно было бы не воспользоваться таким случаем и не поклониться божеству, чтобы заодно получить его благословение.

Повторяю, сам уклад жизни, воспитание и народные традиции оставляют даже у скептически настроенных и образованных непальцев лазейку для веры; в сердцах — место для религиозного чувства, а в душах — привычку соблюдать религиозные обряды.

Вот почему так удивили меня слова молодого учителя, горячо произнесенные им в темном «зале» за самодельным столиком в скромной бхатти с пышным названием «Священный отель Нильгирт».

Перевалив через горы, мы оказались по ту сторону Дхаулагири и Аннапурны, на Тибетском нагорье. Стоило нам выйти за пределы Марфы, как мы остановились, потрясенные представшей перед нами картиной. Увидели сапфирно-голубой купол неба. Цвет его поразил нас. Во время своего пребывания и путешествия по Непалу я видела разное небо. То затянутое черными тучами и закрытое густой вуалью тумана, когда его в общем-то и не видно и не поймешь, где кончается земля и где начинается небо; то веселое, на котором играют легкие белые облака, шаловливо принимающие форму снежных гор; то бархатное ночное, затканное звездами; то темнеющее в сумерках, с отблесками дивных ярких золотисто-лиловых красок, которым распоряжаются близнецы Ашвины, боги сумерек; то омытое дождем стальное небо, на котором натянут «Лук Индры»— «Индрадхануш» (радуга); то нежное, в розовых лучах рассвета небо богини зари Ушас.

Но такого неба, как здесь, я еще не видела нигде. Дэниэл как-то говорил мне, что над Тибетом оно очень чистое, голубое. И вот голубой купол над нами.

Зрелище неповторимое. Позади нас, до селения Марфа было небо как небо, самое обычное, такое, как всюду. Но впереди, над долиной Кали-Гандаки, над виднеющимися на севере голыми скалами и снежными пиками висело яркое, чистое, сапфирово-бирюзовое небо.

Пейзаж и краски были совершенно фантастическими: желтые скалы с черными тенями и сапфирово-бирюзовое небо… Все это напоминало театральные декорации. Как зачарованные, стояли мы и смотрели на этот безмолвный, прекрасный, пустынный мир. Затем пошли дальше на север. А фантастическое небо наплывало все ближе и смыкалось над нами…

Слева стали попадаться скалы с зияющими на большой высоте пещерами. Когда-то в них обитали буддийские монахи. Потом они покинули свои кельи, и теперь их жилье пустует.

Каким путем попадали в эти недоступные обители люди? По приставным лестницам.

Пустынными оказались не только пещеры в скалах, но и небольшое поселение Шьянг (или Шанг), похожее на крепость. Каменные дома уступами спускались вниз, и плоские крыши их ярусами увенчивали панораму крепости. Над каждой крышей на специальном флагштоке колыхались на ветру белые узкие шелковые полотнища, а кое-где пушистые хвосты гималайских лисиц и волков. Шьянг имел вид типично тибетского поселения.

Мы медленно двигались между домами. Шьянг казался вымершим. По приставной лестнице, вырубленной из цельного ствола дерева (ступени не «сквозные», а высеченные в стволе), мы взобрались на крышу одного дома. В углу были сложены дрова и хворост. По другой лестнице я спустилась во внутренний двор, заглянула в открытую дверь — нигде ни души.

Куда же девались люди? Судя по внешним приметам, Шьянг был покинут недавно. Может, жители ушли на молебен в Муктинатх? Но ведь кто-то должен был остаться дома: дети, старики и те, кому поручено присматривать за хозяйством?