Дорога в мужество

Наконец улетели самолеты. Зачехлили прибористки свой раскаленный солнцем ПУАЗО и сразу, спасаясь от жары, убежали в землянку. Клацнули в последний раз замки орудийных затворов, прильнули надульными тормозами к серым брустверам стволы. Через минуту над позицией дремала разморенная зноем тишина, которую, казалось, ничто теперь не в силах нарушить. Вышел из землянки-кухни Мазуренко, вяло пробасил: «Артиллерия, швыдче за обедом, борщ захолонет». Так же вяло звучал и голос Тюрина, бранившего кого-то в третьем расчете.

— Четвертое! Где командир?

Бондаревич заспешил навстречу Тюрину. Тот, вытирая мокрым платком шею и грудь, заметно усталый и чуть охрипший, повысил голос:

— А у вас, Бондаревич, что за чертовщина? Почему орудие все время танцует по азимуту? С каких пор у вас наводчиком Чуркин?

— Я намеренно сделал перестановку номеров…

— Что за чушь? Зачем это самоуправство?.. Ф-фокусники… Ну-ка, пойдемте со мной.

Шел Бондаревич с решимостью спорить, доказывать свою правоту, но Тюрин, закурив и навзничь повалившись на прохладную кровать, сразу обезоружил его олимпийским спокойствием:

— Садитесь, фокусник. Вы знаете, чем рискует командир, заведомо проваливающий подготовку личного состава? В мирное время — смещением с должности, в военное — возможно, и головой… Минуточку! Мне ясен ваш замысел, и лично я ничего против не имею. Но-о… Солдатам положено неукоснительно исполнять приказы — и только. Иного — не дано!

— Тут ведь прицел дальше собственного носа…

— Не возражаю. Но представьте себе такую картину: проверяют батарею авторитетные товарищи и приходят к выводу, что, растранжирив учебное время на осуществление своих сомнительных прожектов, вы не удосужились обучить расчет его основным обязанностям. Вывод: напускали туману, совершая преднамеренную диверсию. Знаете, что бывает за это по законам военного времени? — Тюрин пустил колечко дыма, слегка коснулся пальцем ордена на груди Бондаревича. — Тогда вас вряд ли спасет даже это. Вряд ли…

— Я видел: молчали орудия, потерявшие по одному-два человека, — сказал Бондаревич, с трудом заставляя себя оставаться спокойным, — хочу видеть орудие стреляющим даже в том случае, если на нем в живых осталось двое, а то и один…

— Понимаю, дорогой, понимаю, но пусть… прикажут сверху. Пусть, на худой конец, распорядится Мещеряков. Тогда при любом исходе ваша хата с краю. Хотите, я наведу командира на эту мысль? А сами… Не надо! Ходите по земле, да под ноги смотрите, можно ведь и споткнуться невзначай. Вот скажите, сразу, мгновенно — чем дышит ваш расчет?

— Как и мы с вами — воздухом.

Губы Тюрина дрогнули, он тут же растянул их в улыбку, которая, вероятно, должна была свидетельствовать, что он уловил иронию, заключенную в словах Бондаревича, и прощает ее подчиненному, так как отлично понимает его состояние.

— Кое-что до меня доходит. Но… даже я не могу довольствоваться кое-чем, вам же надлежит знать о своих подчиненных все. И не таить в себе. С рук долой — на душе спокойней. Другие знают больше вашего. И сиг-на-ли-зи-ру-ют…

«И всегда вот так, — думал Бондаревич, возвращаясь в расчет. — Всегда уходишь от него с чувством, будто натворил черт знает чего и совесть у тебя нечиста…»

3

Тюрин в это время уже был у комбата. Вышагивая взад-вперед по землянке, горячо доказывал Мещерякову:

— Если вы опасаетесь переходить на новый метод сразу, мы можем работать синхронно. Мой эксперимент в четвертом убедил меня, что при хорошей организации — это я беру на себя — мы вскоре добьемся поразительных результатов. Подумать только: каждый солдат батареи — мастер зенитного огня!

— Попробуем, — спокойно сказал Мещеряков. — И знаете, давайте пока не будем об этом трубить. Просто попробуем.

Вернувшись в землянку, Тюрин сбросил обмундирование и сапоги, постоял босиком, с удовольствием ощущая голыми ступнями прохладу пола, и решительно снял телефонную трубку:

— Соедините с «Изумрудом». «Изумруд»? Дайте «Вулкан». Косинцева, пожалуйста. Олежка, ты? Здорово, верста коломенская! Почему долго не являюсь? Чудак… Это ведь вы кузнечики — прыг-скок, а мы — скорее пресмыкающиеся: немножечко по земле, а больше — в ней, матушке. Слушай, Олег, дело есть. Приезжай через недельку… Чего? Само собой, как же без этого? Но найду кое-что и поважнее. Матерьяльчик тебе дам для твоей знаменитой газеты. И себя прославишь, и лучшего друга поднимешь на высоту. То-то!.. Нет, нет — дело стоящее. Может быть, даже почин, да, да — патриотический, и эдак с размахом на всю армию. Да перестань ты ржать наконец. Конкретно? Полная взаимозаменяемость номеров на орудиях и приборах. Соображай! Как с черноглазкой? В шляпе? Молодчина! Да не-ет, у меня шеф не тот. Ладно, всего! Ко мне поторопись, а то перехватят. Знаем вашего брата. Адью!

4

Сергей протер стекла монокуляра мягкой упругой кисточкой еще раз, как того требовала инструкция, белоснежной фланелью, и опять делать стало нечего. Старший стереоскопист Володя Соловьев листал какую-то книжицу, Марь-Иванна вышивала платочек. Скучища…