Дорога в небо

Остановок больше не делали, гусеница сосредоточенно спешила к престольному городу Весны. Растрёпанная пьяная девица — новая попутчица — молчала и странно улыбалась. Хин, изумлённый, настороженный и, пожалуй, даже оскорблённый тем, что весены прислали женщину, лишь изредка поглядывал в её сторону. Девицу явно обременяли три надетых на неё халата и огромный яркий пояс, завязанный крупным бантом на спине. Она всё время почёсывала шею, кряхтела, а когда думала, что её никто не видит, двигала локтями, прижав худые кулачки к груди, словно изображала птицу. Время от времени же, то ли вспомнив о достоинстве, то ли в порыве великодушия, пыталась выглядеть непринуждённо.

«Невероятно убедительно, — скептически оценил Хин про себя. — Ты думаешь, так проще забраться в мои мысли?»

— Какой понятливый летень…

Она походила на мальчишку — нескладного подростка. Её хрипловатый голос и вульгарный тон принадлежали сорокалетней женщине, живущей на деньги любовников, и не вязались с юным личиком, пусть даже набеленным и оттого похожим на маску. Не вязались, наконец, с угловатыми движениями и худыми плечами, для которых даже шёлк халатов казался слишком тяжёлой ношей.

Хин ничего не сказал и отвернулся к окну. То, что он чувствовал, больше всего походило на брезгливость. Девица низко засмеялась, но вскоре умолкла.

Луны растаяли, небо на востоке[28] выцветало и бледнело, пока не сделалось грязно-серым. Трава, поредевшая, невысокая, склонилась под тяжестью росы. Туман, сгущаясь, стлался, всё ближе прижимаясь к земле, и казалось, что гусеница рассекает воды пенного озера. Перистые облака, протянувшиеся через всё небо, словно когти, налились расплавленным золотом. Солнце взошло, белая пелена, волнуясь, потекла вниз по откосам гор; прячась в тень, она льнула к поезду. Пряди тумана вытягивались и колебались, точно стебли водорослей или руки утопленников, обращались деревьями или огромными цветущими кустами. Налетал порыв ветра, возмущённый стремительным движением гусеницы, и, словно скульптор из податливой глины, лепил небывалое.

Вдали показалась дорога, какие-то тёмные пятна — должно быть, повозки — двигались по ней. Затем появились дома. Первые, робкие одиночки, мелькали и уносились назад, но их становилось всё больше и они росли ввысь.

Солнце слепило. Город, раскинувшийся на сколько хватало глаз, тонул в сизой дымке дали. Что Онни в сравнении с этим гигантом? Сердце забилось чаще, Хин ощутил холодок в животе.

Гусеница ползла всё тише. Одезри прижался к стене лбом, словно хотел выпрыгнуть наружу. Всем своим существом он жадно впитывал впечатления от широких, прекрасно вымощенных улиц, усаженных деревьями, от домов, двух, трёх и даже четырёхэтажных, с цветниками и садами, отягощёнными спелыми плодами. Остроконечные двускатные крыши блестели нарядной синей чешуёй сквозь густую листву, голубую и жёлтую.

Миновав рощу печальных широковетвистых деревьев с рыжей хвоей, гусеница забралась в короткий тоннель. Она так сильно сбросила скорость, что теперь Хин с лёгкостью мог бы обогнать её. Небо Маро сквозь разноцветный стеклянный купол вокзала смотрело приветливо, ласково и тепло. Гусеница осторожно проползла меж двух каменных берегов, тихонько вздохнула с чувством исполненного долга: «Чуф-чуф» — и остановилась.

Девица зевнула, рискуя вывихнуть челюсть. Хин вышел в коридор, не прощаясь. Длинная цепочка людей — сплошь весенов — уже протянулась к выходу. Эрлих и Чанакья, в обнимку со скудными пожитками, встали позади. Хин оглянулся и тотчас забыл про них. Понять, что болтают вокруг, оказалось куда труднее, чем слова Лие в своё время. Для мага униле был чужим, он говорил на нём осторожно, правильно. Пассажиры же знали язык с детства, судя по множеству диалектов. «Не очень-то хорошо», — рассеянно подумал Хин. Похоже было, что общий у весенов не в чести.

— Куда дальше? — спросил он Эрлиха, когда все трое оказались на перроне среди бурлящей человеческой реки.

Играла музыка, прорываясь через шум разговоров, стук каблуков, шорох одеяний и поклажи. Кто-то пискнул под ногами. Хин посмотрел вниз: взъерошенный кучерявый клубок, размером с кулак, метался по плиткам пола, лавируя между людьми, а порою проскакивая под полами их халатов. Одно из местных одеяний — тёмно-фиолетовое, вышитое серебром и нитями мельчайших бриллиантов, из-под которого в строгом порядке выглядывали края ещё четырёх роскошных халатов, — животное облюбовало и успокоилось.

— Господа Эрьлихь и Одезьри, — без вопросительной интонации уточнил певучий и медлительный женский голос.

Хин поднял голову. Хозяйкой клубка оказалась элегантная дама с красивым, даже несмотря на белила, строгим лицом и длинной высокой шеей, слишком тонкой для трёхэтажной причёски, украшенной гребнем и шпилькой. Русые волосы сильно блестели, и зачёсаны были гладко, как неживые.

Одезри секунду колебался, выбирая меж моритом и общим. В конце концов, ответил на первом, стараясь подражать выговору Лие. Дама чуть заметно улыбнулась — через силу растянула уголки пухлых красных губ:

— Чудесно. Я — госпожа Мегордэ Нэбели.