Дорога в никуда

– Понятно, Степан Игнатьич, понятно, знатное там у вас житье. Нам хорошо, а остальное все гори оно огнем, – желавки на аскетичных скулах атамана заходили, что означало преддверие гнева.

Повисло молчание. Анненков встал и движением руки остановил Степана, который собирался вскочить следом. Подойдя к окну, он рассеянно смотрел на завагонный унылый пейзаж: домишки городской окраины и дальше заснеженная степь, простирающаяся до самого горизонта, мелькающие перед окном вагона папахи, конские головы, вереница возов с сеном, реквизированным где-то в окрестных селах. Анненков вернулся на свое место, вновь уперся взглядом в карту и заговорил:

– Скоро пойдем в Семиречье. Этими весной и летом мы должны уничтожить туркестанскую группировку красных. Тех сил, что там есть явно недостаточно, более того, под воздействием агитации со стороны большевиков они разлагаются и теряют боеспособность. Нам необходимо в ближайшие полтора-два месяца завершить формирование дивизии, в которой я намерен иметь три чисто казачьих полка, а у меня пока что всего два, Атаманский и Оренбургский. К сожалению, сформировать ещё один из казаков вашего третьего отдела сильно препятствует местная власть. Надо ее взнуздать немного, и штаб вашего 3-го отдела тоже, и вашего Фокина, чтобы не агитировал на печи отсиживаться, когда Родина кровью умывается. А брат-то твой, почему твоему примеру не последовал? – вдруг резко сменил направление разговора Анненков. Ведь он же у тебя кадровый офицер, на германском фронте воевал, бунт киргизов подавлял?

– Да вот, женился, – вновь виновато развел руками Степан

– И тоже под влияние тестя попал? – высказал предположение Анненков.

– Может и так… Только я думаю все это из-за бабы, то есть жены его. Любовь промеж ними.

– Какая может быть любовь, если он офицер… нашел время! Нет, я это отказываюсь понимать, – Анненков презрительно-негодующе сузил глаза. – По моему мнению, от женщин проку мало, разве что пищу готовить, или раненых в лазарете выхаживать. А вот когда из-за них головы теряют, влюбляются, стреляются… Блажь все это, слабость недостойная мужчины.

– Да и я тоже… согласен… брат-атаман, Борис Владимирыч,– набравшись смелости, Степан назвал атамана по имени отчеству, как бы подчеркивая свою особую к нему близость. Анненков, однако, на это никак не отреагировал и Степан, осмелев ещё больше, решил продолжить высказывать свои предположения. – Хотя, тут брата можно и понять, Полинка… ну дочь атаманская, она на всю нашу станицу, на всю волость первая красавица, и приданного за ней отвалили немеряно.

– Это не повод, чтобы офицер в такое время за бабью юбку цеплялся, это блажь брат-хорунжий,– вновь заговорил поучительным тоном Анненков. – Я вот тебя и других вахмистров, урядников и подхорунжих в офицеры произвожу, потому что не хватает командного состава. А тут? Зачем его в кадетском корпусе, в юнкерском учили? Чтобы бабьи прихоти исполнять?! – всё более раздражался Анненков…

Одна из многочисленных странностей характера Бориса Владимировича Анненкова, основанная на непонятных для окружающих уникальных физиологических качествах этого незаурядного человека – ему были чужды плотские чувства и наслаждения, влечение к противоположному полу, естественные для большинства людей.

10

В вагоне, где помещалась контрразведка дивизии тоже работали, что называется, «засучив рукава». Всякую мелкую сошку стреляли, как правило, после первого же допроса, ну а «рыбу» покрупнее допрашивали многократно. После прибытия из совместной с атаманом «командировки» в Усть-Каменогорск, Веселов весь ноябрь и декабрь занимался в основном павлодарскими и устькаменогорскими совдеповцами, а в январе настала очередь и, давно уже маящихся в заключении, местных семипалатинских большевиков. Допрашивали бывшего заместителя председателя областного Совдепа, одновременно являвшегося главным редактором советской губернской газеты «Трудовое знамя», выпускавшейся в недолгий период существования советской власти в Семипалатинске. Голый по пояс, с разбитым лицом и следами многочисленных плеточных «ожогов» на спине и плечах, человек стоял на коленях. Веселов сидел за столом с папироской, словно приклеенной в углу рта, рядом с коленопреклоненным заплечных дел мастер старший урядник Зубрилов, с ногайкой особого плетения в руках.

-… Еще спрашиваешь, подлец, за что бьем! А прошлый допрос вспомни, все ли ты нам как на духу, а может, что и утаил, о том, что вы тут творили, когда верховодили, а!? Вот газетенка твоя, из нее больше узнали, чем от тебя. Чего в апрельском номере печатал, помнишь? – Веселов потряс газетным листом.

Редактор лишь отрицательно замотал головой, и с трудом открыв рот почти без зубов, с запекшимися от крови губами, зашепелявил:

– Не помню… Лучше убейте вы меня, но не мучьте больше…

– Ишь ты, не мучьте. Пришла пора ответ держать. Нет, ты у меня еще помучаешься, прежде чем сдохнешь. Ладно, не отвлекай меня сволочь, давай к делу. Это что тут за статейка такая насчет Общества землеробов коммунистов, прибывших из Петрограда. Кто это писал, почему без подписи, сам что ли?