Дорога в никуда

Тихон Никитич внимательно слушал Степана и… решил, что переговоры с ним лучше вести без посторонних. Знаком остановив Степана, он выжидающе взглянул на писаря:

– Фадеич, ты кажется собирался в крепость, проверить слепки с печатями на складах?

Старый писарь сразу все понял, и ничуть не обидевшись, оделся и вышел.

– Так, что ты там говорил-то?…

Тихон Никитич и сам понимал, что призыв казаков-фронтовиков неминуем, вопрос только в сроках. Ведь к власти в Омске пришел человек, который ведет настоящую бескомпромиссную войну с большевиками и не остановится даже перед всеобщей мобилизацией. Потому предложение, с которым приехал Степан, вовсе не казалось ему неприемлемыми. А Степан видя, что Тихон Никитич колеблется, продолжал убеждать:

– Ты не смотри, что Борис Владимирыч такой молодой. Его сам Верховный уважает. Он его даже в генералы хотел, да тот сам отказался. Ему услужишь, и себе хорошо сделаешь. Я ж тебе Никитич как родне помочь хочу. Мужик ты умный, сам прикинь, что лучше тебе, его в друзьях или во врагах иметь. Если он просит, надо сделать…

А по станице тем временем передавались привезенное спутниками Степана известие совсем иного содержания, которое, тем не менее, имело очень «громкий» резонанс. Это было известие о том, что пьяный Васька Арапов ещё в декабре месяце на балу застрелил семипалатинскую барышню, дочь какого-то чиновника из областной земской управы. За это Анненков разжаловал его в рядовые казаки, отчислил из атаманского полка, и вообще известный в станице ухорез вновь чудом избежал расстрела. Именно эту новость обсуждали Полина со свекровью, когда Степан вернулся из правления после встречи с Тихоном Никитичем. Хмуро взглянув на невестку, он спросил:

– Иван где? Мне с ним край потолковать надо.

– О чем еще толковать, и так вчера заполночь заговорились, – недовольно отозвалась Полина.

– Вчера один разговор, севодни другой. Опосля того, как с папашей вашим, Полина Тихоновна, разговор имел, уже и расклад другой. Вы уж позвольте с братом родным потолковать, – с сарказмом, едва сдерживаясь, чтобы не взорваться, говорил Степан.

– Офицер, прежде всего должен научиться правильно разговаривать… севодни, опосля… Нет таких слов в русском языке! – в свою очередь неприязненно отреагировала Полина…

День воскресный, занятий в школе не было. Полина после замужества, не имея возможности шить новые платья, одевала поочередно старые, благо у нее их имелось много. Сейчас она была одета как богатая казачка, в кашемировую кофту с оборками с черной кружевной пелериной. А вот юбку не удержалась, перешила сама, заузила. Отчитав деверя, она, обдала его презрительным взглядом, резко встала со стула, на котором сидела, и демонстративно удалилась в свою комнату. «Ишь, фря, что не по ней сразу фырчит, грамотой попрекает, в своем дому как нахлебник себя чувствую. Шестидюймовкой бы ее по гладкой ж…», – непроизвольно родились у Степана мысли, когда он задержал свой взгляд, на туго охваченных материей и вызывающе покачивающихся бедрах невестки.

Отец и Иван появились к обеду. Они ездили за сеном на свои покосы, где у них с осени был сметан стог. Уединившись в горнице, мужчины закрылись и часа полтора о чем-то говорили, то тихо, то повышая голоса. Наконец, потерявшая терпение Полина настежь распахнула дверь, и не допускающим возражений тоном сообщила, что пора накрывать на стол. Степан вновь глянул на нее недобро – он никак не мог примириться с фактом, что невестка в доме командует, и с этим явно смирились, и мать, и отец. Видя, что Полина не довольна их «секретнечанием», Иван сразу после обеда отвел ее в их комнату и рассказал о встрече брата с Тихоном Никитичем.

– Завтра сам к нему пойду. Степан прав, надо сотню формировать и немедленно выступать в распоряжение Анненкова. Если так не сделаем, это и для Тихона Никитича может плохо кончиться, с огнем играет, – высказал он и свое мнение.

– Так ты, что и сам с этой сотней ехать собираешься!? – Полина сердцем почувствовала намерения Ивана, хоть он об этом и не обмолвился.

От осознания возможности скорой разлуки, она сразу побледнела, почувствовала слабость в ногах и бессильно присела на постель. Иван подсел рядом, обнял, привлек, попытался поцеловать, но жена, передернув плечами, молча отстранилась.

– Пойми, Поля, война идет, а я офицер, меня учили воевать. Я понимаю, Тихон Никитич хочет меня оградить, в штат милиции зачислил. Но я не могу так больше, мне стыдно за него прятаться, пойми меня, – шептал Иван, продолжая обнимать Полину, и ласково поглаживать изгибы ее тела.

– А обо мне… обо мне ты подумал?! – Полина до того как-то отстраненно смотревшая в сторону, повернулась к Ивану лицо, на котором отчетливо просматривались, навернувшиеся на глаза слезы.