Дорога в никуда. Книга вторая. В конце пути

Выйдя из канцелярии, Малышев был в столь подавленном расположении духа, что оказался не в состоянии заниматься каким-нибудь делом, хотя та же техническая документация нуждалась в незамедлительном заполнении и еще много всего — на душу словно лег тяжелый камень. Не принесло облегчения и осознание того, что ему удалось избежать наказания за стычку с Гасымовым. Николай не хотел наживать такого врага как Ратников и, «открываясь» перед ним, рассчитывал на совсем иную реакцию подполковника. Но сейчас он видел, что крупно просчитался, командир оказался значительно сильнее «заквашен» на советском интернационализме, чем он предполагал. А ведь для Николая Ратников уже давно был едва ли не олицетворением настоящего русского мужика, на которых всегда держалась Россия. Он видел в нем то, что у русского человека советского «разлива» встречалось нечасто: мудрость и в то же время хитрость и изворотливость — своего не упустит. Он отчески заботился о своем «хозяйстве»-дивизионе и в то же время был главой крепкой дружной семьи. Не просто руководитель, командир, но и рачительный хозяин. Потому Николай был крайне раздосадован, ибо человек, которому он так симпатизировал, его совершенно не понимал, более того занимал едва ли не противоположную позицию. Было отчего впасть в отчаяние. Николай ни в дивизионе, ни в полку так и не мог найти настоящих единомышленников. Даже с холостяками, с кем он жил в одной квартире и общался постоянно, далеко не всегда удавалось достигать взаимопонимания. И Гусятников и Рябинин все-таки в первую очередь технари. К тому же им, выросшим в центральной России, было сложно так же как ему, южному русскому, проникнуться истинной ненавистью к «чуркам» — они с ними в своей прежней жизни нечасто сталкивались. Непонятен он был и семейным офицерам. Те, кто постарше, оказались чрезвычайно идеологизированы и свято верили, что самый страшный враг Америка и НАТО, и не сомневались — они только и ждут момента, чтобы напасть на СССР. А те кто помоложе думали в основном о карьере и различных удовольствиях. Насчет удовольствий, впрочем, Николай тоже был не проч. Но то что «культивировалось» в среде молодых офицеров, водка и гулянка на стороне… Нет, в водке он удовольствия не находил, да и что касается совхозных и поселковых девок — они были не в его вкусе. С ними и поговорить было не о чем, да как ни странно и подержаться тоже не за что. Но вот в этом году на отработку диплома в поселковую школу прислали из Усть-Каменогорска молодую учительницу английского языка. У этой вроде все было подходящее и образование и внешность. Они познакомились — Николай в качестве «наживки» использовал текст из зарубежного военного журнала, который попросил перевести. Уже в октябре он был вхож к Лене, в ее комнату в поселковой общаге для молодых специалистов. С ней было интересно и хорошо. Хотя до интима дело никак не доходило — Лена позволяла все вплоть до частичного раздевания себя, но на большее пока не решалась. Это конечно дело времени, куда она денется… Но вот взгляды, образ мыслей. Она тоже не понимала Николая. Возможно, здесь сказывалось происхождение — её родители, работники свинцово-цинкового комбината считали себя многим обязанными советской власти, жили в хорошем городе, имели отдельную квартиру, сами хоть и не выучились, но зато выучили дочь. И в Ростове у него, в общем, ничего такого не было: та ростовчанка, про которую он всем здесь говорил, как о своей невесте, на самом деле была всего лишь знакомая и не более того. В общем, существовал Николай Малышев в неком идеологическом одиночестве. Его редкие беседы с Ольгой Ивановной Решетниковой не решали проблемы — меж ними была слишком большая разница в возрасте, к тому же старая учительница явно была нацелена на долгий разъяснительно-воспитательный процесс, перерождение сознания народа, а Николай жаждал быстрого революционного преобразования СССР в Россию.