Дорога в никуда. Книга вторая. В конце пути

Федор стал припоминать некоторые перипетии прошедшей ночи. Действительно после того как из-за стола ушел Киржнер, Высоцкий вроде бы стал ощущать себя менее скованным, с него словно спало какое-то внутреннее напряжение. От услышанного и домысленного Федору стало совсем не по себе. Хотя вроде бы, какая разница кто у Высоцкого отец, от этого его песни не стали хуже. Тем не менее, информация Киржнера неприятно поразила и побудила говорить с ним более резким тоном:

– Так вы что хотите сказать, что любой талантливый, выдающийся человек обязательно имеет еврейскую кровь?

– Нет Федя, я так не считаю, – мягко с добродушной улыбкой отвечал Киржнер, и тут же поморщившись потер виски.

– Говорите по отцу, а мать, кто у него мать? – решил все до конца узнать Федор в надежде, что любимый бард все же не до конца еврей.

– Мать у него русская, но с отцом Высоцкого развелась когда еще он ребенком был, а воспитывала его мачеха, кстати, по национальности армянка, – опять с некой подковыркой поведал сей факт Киржнер.

На этот раз Федор никак не отреагировал, но и этот факт его неприятно поразил, что такого человека воспитывала не «простая русская женщина», а представительница нации, которая в череде народов СССР тоже считалась весьма хитрой. Любви к барду не поколебало ни слабое знание тем географии, ни прочие неточности в его песнях, но сейчас Федор чувствовал себя так, словно у него украли очень ценную дорогую для него вещь.

Киржнер наблюдал за гримасами, возникающими на лице старшего лейтенанта с явным удовлетворением. По всему майор очень обиделся на сына своего земляка и теперь вот так мстил за обиду, пытаясь развенчать барда хотя бы в глазах одного из его поклонников.

– Федя, ты крещенный? – вроде бы резко сменил тему Киржнер.

– Вообще-то да, – Федор удивленный вопросом, посмотрел на майора соответствующе.

– Не бойся, не стану я тебя клеймить позором за то, что ты, мол, коммунист, а крещеный. Я не политработник. Все правильно, так и положено, тебе, русскому быть крещеным, православным. А я вот обрезанный, как и положено еврею. Ты рос в русской семье и тебя мать с отцом, как и положено воспитали, прежде всего, по-русски, я в еврейской и меня воспитали как еврея. Советское это все уже потом. А этот, – гримаса презрения исказило широкое носатое лицо майора. – Я уверен он и не обрезан, и не крещен. Он ни по-русски, ни по-еврейски не воспитан. Он человек без нации, потому и еврейство свое скрывает, но и настоящим русским тоже быть не может, потому что не матерью родной воспитан, не бабкой. Ты только не подумай, что я таких вот полукровок за людей не считаю. Я знаю полно таких наполовину русских, наполовину евреев. В Киеве, кстати, таких немало. Но они, как правило, либо русские по натуре, либо евреи. Чаще тут мать имеет решающее значение. Если мать русская, она и воспитает русского, а если еще и к бабке в деревню возит, то все, ничего еврейского в таком полуеврее не останется. А этот, повторяю, он и не еврей, и не русский, то есть стопроцентный советский человек. Он даже более советский, чем все наши идейные, пламенные коммунисты, политработники, члены Политбюро. Наверное, за то его вся эта верхушка и ненавидит…

– Григорич, кончай парню мозги компостировать. Володя нормальный мужик, я в этом вчера сам убедился. Чего ты на него взъелся, за то, что он курицу твою есть не стал? Тебе же Федя объяснил, может он просто курятину не любит, – вдруг повернул голову и включился в разговор Доронин.

– Да при чем здесь курица, – отмахнулся Киржнер, явно раздосадованный, что его перебили.

– Федь, не слушай его, очнись, скоро к повороту на твою точку подъедем, – обратился уже к пребывающему в состоянии «смятения чувств» Федору Доронин. – Выбрось всю эту чушь из головы, что Григорич тебя нашпиговал. Тебе сейчас предстоит три километра по полю топать, будь осторожен, сам знаешь, на волков можно напороться, – пытался возвратить старшего лейтенанта в реальность майор Доронин.

– Ты уж не пугай понапрасну, Иваныч. Какие волки средь бела дня, – возразил Киржнер.

– Ну это-то я получше тебя Григорич знаю. Как-никак восемь лет на этой «точке» отбухал, – довольно резко осадил Доронин Киржнера, сумевшему за всю свою долгую службу счастливо избежать «точечной» службы. – Водитель, вы там у съезда с дороги остановите, тут у нас один товарищ выходит! – крикнул через салон Доронин и автобус сразу стал притормаживать.