Дорога в никуда. Книга вторая

– Понятно, знаком я и с Федором Петровичем, и с его супругой, и в гостях у него бывал, и они у меня… Ну, это когда я еще рыбзаводом командовал, а сейчас, на кой я им старый, – со смешком поведал Василий Степанович, усаживаясь за стол. – Я, Ольга Ивановна вот, собственно, с чем к тебе, – решил по-свойски перейти на ты двоюродный брат. – Ты уж извини, что не захожу к тебе… не могу я с тобой как положено родственникам отношения поддерживать. Раньше бы надо прийти да все объяснить, но так уж вышло, то одно, то другое. Пойми меня и не обижайся, не кори. Тебя я понимаю, у тебя вся жизнь советской властью изломана, родители от них погибли. На твоем месте и я бы их ненавидел и старину любил. Но я не ты, пойми, у меня совсем другая жизнь и судьба.

– Постойте, Василий Степанович, как же другая. Ваш отец тоже коммунистами расстрелян, – Ольга Ивановна в отличие от гостя не могла пересилить себя и называть двоюродного брата, который был на 13 лет ее старше, на ты.

– Другая Оля, другая. Отец что, его я не знал и узнал-то кто он уже взрослым. А так я ведь всем советской власти обязан, никогда ею не притеснялся, напротив, и выучился, и не последним человеком был. А в войну… мой-то год весь воевал, сколько народу там побило, а я бронь имел, и жизнь, и здоровье сохранил. А представь, что стало бы, если бы тогда белые верх взяли, даже если бы и родился я? Что, женился бы тогда отец мой на простой батрачке, которую в услужение взяли, чтобы твоей матери тяжелую работу не делать? Мне-то мать про ту жизнь в доме Решетниковых много порассказала, как твоя мать могла и до десяти часов спать, а моя с пяти утра вставала и корову доить бежала. Отца она без памяти любила, потому и терпела, а тот даже не смотрел в ее сторону. Если бы тогда в начале двадцатого года не прибежал как пес побитый, и просто с голодухи не «осчастливил» мать, когда на заимке прятался, я бы и на свет не появился… – Василий Степанович замолчал, увидев, что Ольга Ивановна отвернулась и нервно кусает губы. – Извини меня сестренка, не надо бы об этом, жизнь-то она вон как и с тобой, и с родителями твоими обошлась… извини. Но только возьми тогда белые верх, признал бы отец меня своим сыном? Да ни за что. Он же тогда бы наверняка в белых героях ходил, и уж, конечно, другую бы себе невесту подыскал, а не мать мою. А то, как же, брат-то на атаманской дочке женат, а он что батрачку возьмет? Вот и прикинь, сестренка, после этого, какая меня судьба ожидала бы… безотцовщина, нагулянный. Да меня бы даже в ту станичную школу, где твоя мать учительствовала, на порог не пустили. Кем бы я стал!? С детства баран бы пас и в тех же батраках всю жизнь. А при Советской власти я вон в люди, в директора вышел, – Василий Степанович замолчал и прочему-то виновато отвел глаза.

Ольга Ивановна минуты три стояла как в ступоре, потом будто очнулась и стала подавать гостю чай с дареными конфетами, ее лицо приняло непроницаемое выражение и по нему нельзя было определить, какое впечатление произвели на нее слова родственника. Наконец, когда Василий Степанович стал осторожно вприкуску пить чай, она заговорила:

– Я не знала своего дядю Степана Игнатьевича Решетникова, но я знала своего отца Ивана Игнатьевича, и думаю, не на столько они друг от друга отличались, чтобы один из них был просто бессовестной сволочью. Мой отец сволочью не был, значит, и брат его тоже не был. И зная, что у него есть сын, он бы никогда от него не отказался. Даже если бы и не женился на вашей матери, то все бы сделал, чтобы вы не остались пастухом.

Ольга Ивановна встала из-за стола, отошла к окну и отодвинув штору стала смотреть на улицу сквозь тюль. Петр Степанович отставил недопитую чашку еще более нахмурился, на его лице резко обозначились даже те морщины, которые ранее были не очень заметны – он понял что Ольга Ивановна обиделась, и обиделась сильно. Он подошел к ней и осторожно положил руку на ее плечо.