Дорога в один конец

– Э-э-э, Бут! Чтобы так жить, надо на первом году помаяться без копейки, да без прикорма. Да подраить писсуары зубной щеткой. Да через день – дневальным без сна. Дед, сука, бросит в морду грязное тряпье свое и попробуй не постирай. А если влажное утром, – в рыло!

– И ты стирал? – Вадим чувствовал опасное приближение к грани, но это «и не церковь, ни кабак, ничего не свято» туманило рассудок, отпускало тормоза. Хотелось остановить этого «защитника Родины» в его бахвальстве, опустить до уровня, что заслуживает, и откуда лезет наверх в пьяной браваде.

Койка в углу взвизгнула противно, и повисла пауза на секунду, наверное, показавшаяся целой минутой всем, вдруг замершим в темноте.

– Тебе, салага, это еще предстоит, так что не умничай! – Голос Лехи в совершенной темноте звучал зловеще. – Или ты думаешь, в училище выдрочишь звездочки на погоны, заявишься в часть и будешь командовать? Дожили мы там на таких командиров! У меня сержант – командир моего танка, мне – рядовому, трусы стирает, прослужил полгода потому что! И свои 48 марок, гнида, будет отдавать мне, пока не проводит «дедушку» на дембель! Понял?!

Повисла пауза. В углу взблеснул огонек, забулькало, и, уже, наверное, пустая бутылка звякнула о ножку койки.

Эта темень, как в гробу, давила на Вадима. Хотелось встать и выбежать в прохладу ночи, от смрада дешевой бормотухи, тошнотного икания «фирмового», избавиться от опоясывающих пут подкрадывающегося неизвестного еще страха.

– А ты борзый, Бут! – Темнота оживала, Леху явно разбирало. – Чего молчишь? Не слышу, воин?! – Что-то громоздкое прошелестело в темноте над головой Вадима и мягко уткнулось в стенку палатки.

– Принеси сапог, салага. Я сказал!

Вадим не пошевелился. Казалось, темень гроба засыпают землей и через секунду уже не выбраться.

Второй сапог попал в лицо. Тяжелый, нарощенный каблук пришелся прямо в лоб Вадиму. Казалось, вспыхнул свет, и сорвал крышку гроба. Вадим схватил сапог и швырнул в угол, где как раз чиркнула зажигалка. Второй сапог уже запустил, вложив в бросок весь давящий клубок из злости, ненависти, гадливости, презрения, замешанных на липком страхе от неизведанной еще в своей короткой жизни конфликтной ситуации.

– Твою мать! – Слышно было, как от неожиданности таки вырвало «фирмового».

– Ах ты, сука! – Леха рванулся через койки, по лежащим, но, перепутав в темноте, навалился на Игоря, тыча кулаками куда попало.

– Пошел на хрен! – Игорь взвыл и зацедил в челюсть танкиста, а Вадим, обхватив того за шею, пытался оттянуть назад. Леха, давясь матерщиной, локтем двинул Вадима под дых. Вадим разжал руки, и сильный удар с разворота ногой в грудь отбросил его на опорный столб палатки. Столб звонким выстрелом треснул, и палатка, как парашют, накрыла побоище. Уже слышался топот мчавшихся на ЧП дежурных, а под двигающейся тканью палатки еще продолжалась матерная возня.

«Командиров» увели. «Фирмового» заставили убрать блевотину и завтра после завтрака велели прийти в канцелярию за документами. А наиболее пострадавшему Вадиму сержант-медик прилепил пластырный крестик на лоб, где ссадина помалу наливалась в шишку. На этом инцидент был исчерпан. Отделение самостоятельно, без «командиров», водрузило, кое-как, шатер палатки на место, и темнота быстро успокоила разгулявшиеся страсти.

Глава 7

– Пиши. – Худосочный капитан положил перед Вадимом лист бумаги и ручку.

– Что писать?

– Все. Все, как было. Как достали бухло, кто инициатор, из-за чего морды били. Все пиши.

– Ничего писать я не буду, – вдруг неожиданно для самого себя уперся Вадим. – Ничего не видел в темноте.

– А синяк откуда?

Шишка за ночь, почему-то, превратилась в синяк под глазом.

– В суматохе кто-то двинул.

Вадима раздражал этот худой, желчный капитан своим следовательским тоном. Раздражала невозможность объяснить даже самому себе, почему полез с дурацкими, как теперь казалось, вопросами к этому Лехе. Впрочем, себе позавчерашнему он еще мог бы объяснить, а себе сегодняшнему уже нет.

– Слушай, Бут. Ты умный парень. Я здесь полистал твое дело – прямая дорога тебе в офицеры. Не начинай не с той ноги. – Капитан закурил и вперся взглядом в синяк. – Сапогом заехал? Что не поделили, колись?

Вадим молчал. Что он мог рассказать. Как смрадный соляровый смог от танкистского комбинезона Льохи убил романтические иллюзии маленького мальчика? Как он отбивался от реальности своими наивными подколками этому выродку? Другим словом назвать эту мразь, опускающую армию ниже плинтуса, Вадим не мог.

– Ладно, дуй на экзамен, позже разберемся. – Капитан раздавил окурок в пепельнице.

– Я хочу забрать документы. – Во лбу било молотком.

– Ты что, чудик! Ты чего боишься? Эти двое отсидят по десять суток и ту-ту. Один сечку жрать на БАМ в свой стройбат, ну а другой, – офицер сжал челюсти, – другой далеко в Германию вот с отакенной телегой, и жизнь ему там медом не покажется. Так что, давай, дружок, успокойся. Сдавай экзамены, для тебя это формальность, и готовься осенью стать в строй. – Капитан открыл и закрыл ящик стола, давая понять, что аудиенция закончена.