Дорога в Омаху

— Мне-то откуда знать, черт возьми! Мальчики Голдфарба уж непременно придумали бы. Не одно, так другое! Может быть, он трахнул пару монахинь в приходской школе или стибрил набор посуды во время мессы, чтобы купить «харли» и присоединиться к банде мотоциклистов!.. Обязан я, что ли, за всех ломать голову?.. Должна же у него быть хоть какая-то слабость: за всеми этими жирными олухами какие-нибудь грешки да водятся!

— Туша тоже жирный...

— Стоп, Лапа, и ты не жердь.

— Тебе не достать этого олуха, Вин, — вмешался Туша, здоровяк в розовой рубашке. — Он настоящий эрудите, у него в запасе столько высоких слов, что он может сбить с толку кого угодно, и к тому же он чист, как ирландец, вымоченный в отбеливателе. По сути он не делает ничего предосудительного. Разве что без конца распевает свои любимые арии и при этом безбожно фальшивит, что, конечно, раздражает людей. Мальчики Голдфарба кинулись было по его следам, потому что, как большинство любителей ермолок[22], они считают себя либералами, наш же чистюля к таковым себя не относит. У них был политический мотив, понятно?

— Черт возьми, какое отношение имеет к этому политика? Столь серьезной проблемы, с какой пришлось нам столкнуться сейчас, не было за всю историю существования нашей страны, а мы тут жуем жвачку по поводу политики!

— Послушай, Винни, — взмолился Лапа, — но ведь это ты хотел замарать тех важных судей. Или нет?

— О'кей! О'кей! — Манджекавалло, продолжая рассеянно дымить сигарой, направился к своему месту за кухонным столом. — Я знаю, когда наши фокусы не срабатывают, ведь верно? Так на чем мы остановились? Ах да, мы должны защитить страну, которую любим, потому что без страны, которую мы любим, мы останемся не у дел. Ясно я выражаюсь?

— Вполне, — заверил его Лапа. — Я тоже не хочу жить ни в какой другой стране.

— И я бы не смог, — признался Туша. — Куда бы я сунулся с Анджелиной и семью ребятишками? В Палермо, ты знаешь, слишком жарко, чуть не задыхаюсь. А Анджи приходится еще хуже, чем мне. Вот уж она-то потеет! От нее вся комната может провонять.

— Это отвратительно, — произнес тихо Манджекавалло, уставившись темными глазами на своего огромного сподвижника в розовой рубашке. — Даже очень! Не понимаю, как можешь ты говорить такие вещи о матери своих детей.

— Так ведь это не ее вина, это все ее железы.

— Хватит разводить бодягу, Туша! Баста! Это нас никуда не приведет. — Директор ЦРУ снова вскочил со стула и сердито зашагал по кухне, дымя сигарой. Потом, задержавшись у плиты, приподнял крышку с дымящейся кастрюли, но, обжегшись, тут же уронил ее. — Черт возьми, что она там готовит? На вид — обезьяньи мозги.

Он потряс обожженной рукой.

— Ты это о своей горничной. Вин?

— О горничной? О какой такой горничной? Или ты подумал про ту, что сидит рядом с Розой? И вяжет и болтает, болтает и вяжет! Они там, словно две сицилийские шлюхи, пытаются вспомнить, кто на кого взобрался сорок лет назад в Мессине! Она не готовит. И не только не готовит, но и не моет окон и не чистит туалета. Они с Розой лишь шастают по супермаркетам и покупают падаль, которой я и кошек не стал бы кормить.

— Так избавься от нее, Вин.

— А ты, как я вижу, остряк! Роза говорит, что она похожа на одну из ее сестер, только не такая уродина, как та... Это же дерьмо, пусть они сами едят, мы же поостережемся. Нация в опасности! Ты понял, куда я клоню?

— Понял, Винни! — Лапа кивнул большой головой со слегка кривым носом. — Это когда говорят: «Коренное население пришло в волнение», — верно?

— О Господи, ну какое отношение имеет ко всему этому коренное население!.. Хотя... постой-ка, постой-ка!.. Коренное... Коренные американцы... Надо же, черт возьми!.. Очень может быть, что так оно и есть.

— Что это за «оно». Вин?

— Мы ведь не можем подкопаться под этих судей, не так ли?

— Да, все так, Винни.

— Значит, Верховный суд может нас всех спустить в унитаз, согласен?

— Согласен, Вин.

— Ну и зря: такое вовсе не обязательно. Представь — только представь, — что этот идиот индейский вождь, способный вызвать величайший в нашей истории кризис всей системы национальной безопасности, — омерзительнейший тип, вконец испорченная личность, в сердце которой нет ни крупицы любви, а только злоба. Ясно, что к чему? Предположим, что ему тысячу раз наплевать на его диких собратьев с Запада и что он жаждет лишь славы, которую рассчитывает добыть с помощью этого процесса. А мы возьмем да положим этого типа на обе лопатки, и суду не придется рассматривать никакого дела. Со всей этой галиматьей будет покончено раз и навсегда.