Дорога в прошедшем времени

Я считал, что Союз должен быть сохранен. Многонациональный, культурный, экономический, интеллектуальный и нравственный потенциал народов Союза являлся гарантией более спокойного, менее драматичного переходного периода к новому обществу. Любая дезинтеграция не имеет исторической перспективы, идет против хода объективных геополитических процессов. СССР представлял собой комплекс реальностей гигантской массы, чтобы его разрушение не потрясло не только народы нашей страны, но и весь мир. Был только один путь сохранения Союза – мирный путь. Путь добровольного согласия союзных республик и признания союзной властью их деклараций о суверенитете. Только слепец или злоумышленник не может признать преимуществ добровольного Союза, где центр не командует, а служит интересам каждой республики, не имея каких-то своих интересов, кроме совокупного интереса всех республик.

Но если какая-то республика выскажется за выход из Союза, пусть уходит. Держать нельзя. Есть Конституция, и есть Закон, но как минимум три условия должны быть соблюдены:

– это должно быть действительно свободное волеизъявление большинства;

– все права меньшинства должны быть гарантированы;

– интересы Союза в области стратегической обороны транспортных, энергетических систем и тому подобное должны быть соблюдены на основе долгосрочных договоров.

Однако это было мое мнение. Пусть и не только мое. Конечно, не только мое. Но оно ничего не стоило. Об этом можно было писать в газетах, говорить с членами правительства, но власть шла своим путем, мнение отставников, упавших с телеги власти, ее не интересовало.

Вместо постепенного, планомерного перехода к рыночным отношениям – политизированные экспромты с кооперативами, заигрывание с «самоуправлением» трудовых коллективов и т. п. Воспитанное десятилетиями полунищенского, но одинакового для абсолютного большинства существования чувство социалистической социальной справедливости надо было если и не уважать, то по крайней мере учитывать при проведении любых реформ.

Окончательного, ясного выбора цели и пути к этой цели в главном, в базисе, в экономике мы так и не выработали. Все эти «основные направления» и «программные заявления» больше вносили путаницы, чем ясности.

Горбачев в этом со мной не был согласен. Наверное, ему как президенту были ясны цели его политики. Но беда в том, что не все понимали эту политику и ее цели. Мало того, понимали по-разному. Как кому удобно. Одни – за «больше социализма», другие – за «больше демократии», то есть за рынок. Как у Козьмы Пруткова: «Многие вещи нам непонятны не потому, что наши понятия слабы; но потому, что сии вещи не входят в круг наших понятий».

Вопрос может быть сформулирован по-разному, но суть его очень проста.

Что для страны важнее?

Нормальная деидеологизированная рыночная экономика.

Или важнее наши личные переживания и мучения вокруг вопроса: изменяем мы «социалистическому выбору», теории марксизма-ленинизма или нет?

Для меня ответ был только один. Экономика важнее. А все идеологические мучения просто надуманы. Ибо любой мало-мальски толковый младший научный сотрудник как дважды два четыре докажет, что «социализма», измеряемого в том числе и прежде всего уровнем реального благосостояния народа на базе эффективной современной рыночной экономики, может быть гораздо больше.

А «больше социализма» – это же наш родной партийный лозунг… Чего боялись?

Конечно, нам рано говорить о победе демократии.

Нет демократии, потому что для ее формирования и становления необходимы естественные и весьма продолжительные сроки, а главное, экономическая и социальная база. Конечно, тот, кто считает демократией «демократический централизм» одной партии или «демократию денежных мешков», может поспорить, но объективно надо признать необходимость довольно сложного периода замены партийно-государственной власти новыми демократическими структурами.

Здесь много опасностей перескочить от произвола власти к произволу безвластия или власти олигархии. Воспитанная десятилетиями вера в чудодейственность «доброго царя», к сожалению поддерживаемая и в ходе перестройки и впоследствии, в ходе «реформ», обязательно сменится на всеобщий нигилизм, неверие, недовольство и агрессивность.

Для эмбрионального периода демократии характерно и нетерпение в отношении к кадрам, желание частых замен, причем, как правило, для этого используются известные политики «старой колоды», хотя иногда появляются и новые имена.

Эту закономерность я испытал непосредственно на себе. Были конкретные предложения и выдвижения. Группа «Союз», которая позже добивалась моей отставки, на съезде народных депутатов в марте 1990 года неожиданно выдвигает мою кандидатуру на пост президента СССР.