Дорога в снегопад

Она вышла в притвор, где над столиком с записками висели расписания служб и кое-какие объявления, и стала читать объявления. Из одного явствовало, что храм имеет шефство над Домом коррекции ребенка, что находится в городе Пашине (где это, Кира не знала), а в других содержались просьбы к жертвователям не нести вещей грязных и заведомо негодных к носке. Изучая стенд, Кира узнала еще, что Дому коррекции ребенка требуются постельные принадлежности, средства гигиены, детская одежда и детские книги, список которых прилагался. Был указан и телефон координатора по сбору вещей – некой Анны Дмитриевны. Пробежав глазами список литературы, Кира даже растерялась – настолько просто было приобрести все эти названия в годы ее детства. Еще она с каким-то удовлетворением отметила, что все вещи, оставшиеся от Гоши и по мере его взросления занимавшие место в кладовой, самого высшего качества, да и, пожалуй, не утратившие своей модности даже по прошествии лет. На всякий случай она записала телефон Анны Дмитриевны.

* * *

Алексей приглядывался к Москве и с удивлением отмечал, что, хотя и изрядно изуродованная, она все еще остается самою собой. Облик ее, ее черты тут и там проглядывали сквозь позднейшие и недавнейшие наслоения, и известные строки «Ах, братцы, как я был доволен, когда церквей и колоколен, дворцов, чертогов полукруг открылся предо мною вдруг» даже в 2007 году звучали свежо и правдоподобно.

Похожее чувство Алексей испытал, когда с Костей Ренниковым не спеша спускался по улице Забелина к метро «Китай-город». Шло к вечеру. По обе стороны улица была заставлена плотно стоящими друг к другу торговыми лотками, защищенными от ненастья желтыми и зелеными тентами. Торговали всякой всячиной, главным образом снедью, мороженой рыбой, колбасами, выпечкой и соленьями. Источая пряный аромат, на подносах горками лежали соленые огурцы и в пластмассовых ведрах моченые яблоки. Совсем внизу суетилась площадь, на углу которой горели золотом маковки церкви Всех святых на Кулишках, а еще дальше на Псковской горке виднелась колокольня храма Георгия Победоносца и сизыми штрихами рисовались очерки околокремлевских кварталов. И в этом городском пейзаже, схваченном одним взглядом, являла себя какая-то упрямая неизменность этого города – физиономия, данная ей историей.

– Смотри ты, – заметил Алексей и даже остановился, чтобы полюбоваться этой нежданной картиной, – прямо как на какой-нибудь гравюре восемнадцатого века.

– Пожалуй, – согласился Костя Ренников. Был он сегодня отчего-то неразговорчив и подавлен, говорил невпопад, и было заметно, что есть нечто, гнетущее его и о чем он не прочь был бы высказаться. – Одноклассники жгут, – печально констатировал он, но Алексей не сразу понял, куда он клонит.

– Голубые-то у героев Плевны собираются еще?

– Да нет, вроде разогнали, – неуверенно ответил Костя.

Действительно, у памятника героям Плевны было чисто и пусто, даже слишком пусто, и, конечно, сами герои не могли выразить свое мнение относительно этой пустоты.

– Да с Катей у нас… – Костя положил разговор на правильный курс.

– Что?

– Нехорошо. Кто ж придумал этих «Одноклассников»-то, – покачал головой Костя. – С ума все посходили просто. Если в девяносто восьмом инфаркты считали после дефолта, то теперь разводы считают. Ну, ты, может, еще не въехал…

– Да нет, – усмехнулся Алексей, – въехал. Влетел.

– Да? – удивился Костя, но продолжил о своем. – Она, понимаешь… Ну я же чувствую.

– И кто, если не секрет?

– Да дизайнер там один. Виталий, блин. Хотя какая разница!

– Да нет, – задумчиво сказал Алексей, – есть разница… Женат?

– Вроде, – ответил Костя, и в том, как он это произнес, чувствовалось удовлетворение: супруга Виталия, если, конечно, сама не играла в одноклассников, была теперь самым верным, искренним и преданным его союзником.

– Ну так делать что-то надо, – предположил Алексей.

Костя цокнул языком:

– Делать? Что делать-то? Ничего тут не сделаешь. Люди все взрослые. Они решают, тетки.

– Тьфу, – возмутился Алексей. – Что за слово такое? Вообще я смотрю, сколько тут у нас слов гнусных всяких развелось. Просто беда.

Алексей поддерживал этот интимный разговор довольно легко, сочувствовал Косте и искренне осуждал Катю, – видимо, сам он еще до конца не отдавал себе отчет, что для Киры с Митей он уже стал таким вот Виталием.

– А с другой-то стороны глянуть, – с развязной великодушностью сказал Алексей, – чего жалеть-то? Нам по сорок скоро. А для них это вообще швах.

От таких слов Костя встал как вкопанный.

– Ну ты даешь! – только и вымолвил он, и улица Забелина тоже как бы потемнела от его негодования.

– А что? – с невинным видом изумился Алексей. – Она же тебе руки развязывает. Свобода, брат, свобода! Детей у вас нет.

– Да, свобода, – кисло повторил Костя. – Из рук прямо все валится. Контракт вон слетел…

– Она тебе разводиться не предлагала?

– Да нет, наоборот, – зарделся Костя. – Об этом речи нет и, чувствую, не будет. А как так жить – не понимаю. Не понимаю.

– Тогда и бояться нечего. Ну, подумаешь, зачесалось, с кем не бывает?