Дорога в Средьземелье

Пытаться извлечь из этих разнообразных «применимостей» какой–то особый глубинный смысл — рискованное предприятие. Сам Толкин настаивал на том, что он в свой труд никакого подспудного смысла не вкладывал, и критику нет необходимости охотиться за ним, поскольку никакие отсылки к современной политической ситуации не смогут ничего добавить ни к образу Тома Бомбадила, ни к энтам, ни к Всадникам Рохана, ни к entrelacements,равно как и почти ко всему, что обсуждалось в этой, да и в других главах. Важно лишь, что толкиновские трактовки Природы, Зла, Удачи или нашего восприятия мира можно походя «применить» и для изучения современных или, более узко, политических реалий. Особая привязанность Толкина к «северной теории мужества» привела его к убеждению в том, что современный ему Запад испытывал недостаток не в уме и не в силе, но в воле. Начитанность в древних героических поэмах заставляла Толкина саркастически относиться к попыткам приравнять сентенцию «Со злом нужно сражаться» к поговорке «Где сила, там и правда» [272]. По его мнению, забыв свою собственную раннюю литературу, Англия погрузилась в добровольный самообман.

Разумеется, всех этих моралей и «подспудных смыслов» можно при чтении и не замечать. Однако трудно спорить с тем, что богатство этих потенциальных смыслов проистекает из многоопытности автора и яркой оригинальности его мышления. А главное, все эти смыслы прекрасно увязаны с повествованием, которое существует независимо от них и держит читателя в своей собственной власти. Толкин писал не диссертацию. Многое из того, что у него получилось, можно заклеймить как отрицание «либерального» взгляда на историю, да и всей «либеральной гуманистической традиции в литературе» [273]. И тем не менее в центре повествования остаются Кольцо и максима «власть развращает» — максима неоспоримо современная, демократическая, антигероическая, хотя и не враждебная «героизму» как таковому.

ЭВКАТАСТРОФА, РЕАЛИЗМ И РОМАНТИКА

Ни для кого из читателей, наверное, уже не секрет, что если существует в природе абсолютнонесправедливое критическое замечание в адрес «Властелина Колец», то это — замечание М. Робертса, которое мы процитировали в начале этой главы. Согласно М. Робертсу, за «Властелином Колец» «не стоит единого руководящего авторского мировоззрения, которое являлось бы в то же время… raison d'^etre»этой книги. На самом деле за книгой Толкина, конечно же, «стоит» «руководящее мировоззрение», мнимым отсутствием которого так обеспокоен критик. Это мировоззрение сконцентрировано в образе Кольца, в сценах конфликтов и искушений, в репликах персонажей и в их взглядах на жизнь, в пословицах, пророчествах и в самой манере повествования. Естественно, это конкретное «понимание реальности» можно оспаривать или отрицать; а какое нельзя? Однако вообще его не заметить — значит продемонстрировать поразительную (и поэтому вызывающую даже некоторый интерес) слепоту. Сравнение с нею выдерживает только настойчивость анонимного обозревателя «Литературного приложения к «Таймс», который утверждал, что во «Властелине Колец» добрые и злые якобы только и делают, что убивают друг друга, так что их и отличить друг от друга невозможно: «С нравственной точки зрения они неотличимы» [274]. Различие лежит между тем на виду, в самой сердцевине сюжета. Как заметил У. X. Оден в своем очерке для «Нью–Йоркского книжного обозрения» (242), для понимания взаимоотношений Добра и Зла во «Властелине Колец» очень важно то, что Саурон принял решение оставить Трещины Судьбы без охраны, полагая, что Арагорн, раз уж он дерзнул бросить ему вызов [275], непременно возьмет Кольцо себе. И вот почему это так важно:

«У Зла есть все преимущества, кроме одного: оно беднее воображением. Добро может представить себе, что оно превращается в зло. Именно поэтому и Гэндальф, и Арагорн категорически отказались взять Кольцо. Но сознательное Зло уже не способно вообразить ничего, кроме самого себя».

Пройти мимо этого и других подобных свидетельств в пользу глубокой разницы между Злом и Добром, как они представлены у Толкина (а в тексте трилогии встречаются и еще более очевидные свидетельства) просто стыдно! Неизбывную слепоту критиков можно объяснить только их глубочайшей антипатией по отношению к волшебной сказке как таковой, общим предубеждением против условностей этого жанра.