Дорога в Средьземелье

Противоречит ли Библии история, рассказанная Толкином? Совершенно очевидно, что Толкин этот вопрос себе задавал, хотя бы ради того, чтобы ответить на него отрицательно. Характерно, что он оставил в «Сильмариллионе» один очень многозначительный пробел, ничего не рассказав о Падении Человека (если пользоваться термином Ветхого Завета). У Толкииа человеческая раса появляется «за сценой» и приходит в населенный эльфами Белерианд сравнительно поздно, с Востока, уже разделенная на племена, говорящие на разных языках. Там, на Востоке, с людьми произошло нечто ужасное, о чем они не хотят даже говорить: «За нами осталась тьма… и мы повернулись к ней спиной». Более того, мы узнаем, что до встречи с эльфами люди успели соприкоснуться с Властелином Тьмы: Моргот–Мелкор разыскал людей сразу, как только те были созданы, с целью «совратить или уничтожить их». Ясно, что при желании можно допустить, что злодейством, которое учинил над людьми Моргот и о сути которого альфы так никогда и не дознались, было традиционное совращение Адама и Евы при участии змия. В таком случае встреченные эльфами Эдаины и Восточные люди — это потомки Адама, бегущие из Эдема, подпавшие под проклятие вавилонского смешения языков. Таким образом, «Сильмариллион» повествует о падении и частичном искуплении эльфов, не противореча истории о Падении и Искуплении Человека.

Однако что толку в простом повторении того, что и так известно? Создавав историю эльфов, Толкин не хотел идти против учения, за которым признавал универсальную истинность. Но при этом он хотел все же сказать и нечто новое. Как и в лингвистических кальках, привычная структура здесь вынужденно соединяется со странным или просто новым материалом Непривычность, особенность толкиновских эльфов, которая делает их историю столь непохожей на историю человечества, обусловлена, разумеется, прежде всего тем, что они не умирают.Соответственно, у них нет нужды в Спасителе, который избавил бы их от смерти, равно как и от ада, поскольку для них нет ни ада» ни рая — они отправляются в Чертоги Мандоса [378], откуда могут со временем вернуться. Наиболее правоверных корреспондентов Толкина эта возможность нового воплощения тревожила: они полагали, что автор нарушает границы христианского благочестия (303) [379]. На эти сомнения Толкин мог ответить только, что он писал фантастическую повесть и что он вправе пользоваться своим воображением как ему угодно, и вообще его эльфы — это, в конце концов, всего лишь «определенные аспекты человеческой натуры, человеческие таланты и желания, обретшие в моем маленьком мирке собственную плоть». По выражению профессора Кермоуда (см. с. 308, выше), романтическая проза — это обнаженная форма, которая дает возможность сосредоточить внимание читателя на том, чего хочет автор.

Совершенно очевидно, что Толкин хотел сосредоточить внимание читателя на проблеме смерти, а также, возможно, на вопросе: почему люди так любят этот мир и так горячо желают остаться в нем навсегда, хотя необходимость умереть и отправиться неизвестно куда «всегда оставалась неустранимой частью их природы»? Его воображение опять сконцентрировалось на своего рода кальке, на диаграмматическом перевертыше. Мы, люди, умираем — а он выдумал расу бессмертных. Волшебные сказки полным–полны мотивов «побега от смерти» (как он отметил ближе к концу эссе «О волшебных сказках» (305)) — значит, в сказках о людях, которые рассказывают эльфы, «наверняка часто говорится о Побеге от Бессмертия». Конечно, одна из этих «сказок о людях» — написанная им самим история о Берене и Лутиэн, в том виде, который она обрела в «Лэ о Лейтиан, или Освобождение от оков», где рассказывается о том, как Лутиэн, единственная из всех эльфов, получила дозволение«по–настоящему умереть» и покинуть мир так, как покидают его смертные. Можно сказать, что и «Потерянный рай» написан для того, чтобы поведать нам о том, что смерть — наказание справедливое, но в любом случае (см «Возвращенный рай») не окончательное. По контрасту с «Потерянным раем» кажется, что «Сильмариллион» пытается убедить нас еще и в том, что на смерть можно смотреть как на дар или награду. К такой позиции тяготели и некоторые другие авторы, писавшие о смерти в нашу скептическую эпоху [380]. Если легенды о Первой Эпохе — калька, то именно соотнесенность с известным образцом — Библией — и выставляет напоказ их отличие от этого образца. «Эльфийскость эльфов» нужна для того, чтобы бросить дополнительный свет на «человечность людей».