Дорога в Средьземелье

Для начала, Эомер инстинктивно задирист. Именно инстинктивно, поскольку, когда его всадники отъезжают в сторону, он, хотя и чувствует себя свободнее, по–прежнему не слишком заботится об учтивости. Причиной тому в основном его невежество, которое проявляется почти в первой же его реплике: «Как мы могли вас не заметить? Или вы из эльфов?» Когда же он слышит в ответ, что один из чужаков действительно эльф, это крайне удивляет его, поскольку для него, как и для автора «Сэра Гавэйна», «эльф» — это просто «сверхъестественное существо как таковое». Эомер и его всадники скептически настроены по отношению к эльфийскому Золотому Лесу, к эльфам и к невеличкам, но в то же время до некоторой степени суеверны (Толкин считал сочетание скептицизма и суеверности очень распространенным): например, Сарумана Эомер называет dwimmer–crafty, то есть использует старинный эпитет «кошмарный», «иллюзорный», желая сказать этим, что все волшебники — «оборотни», как Беорн, хотя читателю известно, что это не так.

По контрасту с Эомером, Фарамир выглядит мудрее, глубже, старше; но это не его личная заслуга, это свойства культуры, которая его воспитала. Он постоянно употребляет постанглосаксонское слово courtesy («учтивость»), которое, подобно словам «цивилизация» или «урбанизация», подразумевает некочевую, оседлую стадию культуры. «Учтивая» речь Фродо — один из признаков, по которым Фарамир распознает в нем «что–то эльфийское». Об эльфах Фарамир говорит с прямо противоположным чувством. Фарамир терпелив, и, хотя и он, и Эомер одинаково убежденно говорят о своей ненависти к любому виду лжи, надо, справедливости ради, заметить, что Фарамир позволяет себе обращаться с истиной относительно легко. Он задает меньше прямых вопросов; он скрывает от хоббитов, что до него дошла весть о смерти Боромира; а когда разговор подходит слишком близко к проклятию Исилдура и Кольцу, Фарамир позволяет Сэму уйти от этого вопроса. Кроме того, он умеет улыбаться. Гондорцы исполнены чувства собственного достоинства, благородны и даже произносят перед едой что–то вроде молитвы, но при этом не так пекутся о внешней стороне своего достоинства, как Всадники или деревянно–церемонные засельские хоббиты. Словом, Фарамир уверен в себе, и, рассказывая о Королях, Наместниках, северянах, о «горних» и «срединных» народах, он объясняет почему. И он, и Эомер считают, что Боромир был больше похож на представителя «срединных» народов, чем на истинного гондорца, но Эомер считает это достоинством, а Фарамир — недостатком. Две контрастирующие сцены с участием этих двух героев позволяют сделать весьма недвусмысленные выводы о плодах культурной эволюции.

Возможно, не будет натяжкой сказать, что характеры Теодена и Дэнетора восстанавливают равновесие между двумя культурами. Если сравнить дворцы этих двух властителей, то, безусловно, чертоги Дэнетора производят впечатление огромного культурного достижения. Но они безжизненны: «…в этом длинном торжественном зале не было ни драпировок, ни ковров, да и вообще ничего тканого или деревянного; только между колонн молчаливыми рядами высились изваяния из холодного камня». В этом описании выделяется слово web. Это слово древнеанглийское, у англосаксов вполне обычное, и означает «драпировка, гобелен» (отсюда фамилия Вебстер). Любой оказавшийся во дворце Дэнетора Всадник с ходу раскритиковал бы эти хоромы именно как безжизненные. По контрасту, в соответствующей сцене с описанием Метузельда главное смысловое ударение падает на fág flór («пол, выложенный цветными камнями») и освещенное лучом солнца тканое изображение юноши на белом коне: «Всадник трубил в огромный рог, его светлые волосы развевались по ветру. Конь поднял голову, раздувая алые ноздри в предвкушении битвы». Общую гармонию великолепно воссозданной культуры Всадников нарушает только одно странное слово — louver («отверстие в крыше, через которое уходит наружу дым и проникают внутрь солнечные лучи»). Это слово позднее. Оно пришло из французского языка и впервые было зарегистрировано только в 1393 году. Если в англосаксонских домах имелись такие отверстия, назывались они по–другому. Напрашивается вывод: Всадники кое–чему научились от Гондора, но не наоборот. Правда, возможно, на основе двух слов нельзя делать таких далеко идущих выводов, но, по крайней мере, совершенно очевидно, что поведение Дэнетора, и даже его уверенность в себе, которая делает его с сыном такими похожими, указывает на определенную слабость цивилизованных культур: эта слабость — в чрезмерной утонченности, в эгоизме, в отказе от «теории мужества», в расчетливости, которая на практике оказывается самоубийственной. Теодена Гэндальф исцелить может, а по отношению к Дэнетору так и хочется употребить термин «невротик» (в теперешнем его значении впервые зарегистрированный за пять лет до рождения Толкина).