Дорога в Средьземелье

Именно поэтому характерным для филолога занятием стала в конце концов «реконструкция» древностей. Для начала взялись за несохранившиеся древние слова. Из того обстоятельства, что и в английском, и в немецком языках корневой гласный в слове man во множественном числе изменяется (соответственно, теп и Manner), позволительно было заключить, что в прагерманском языке, от которого до нас не дошло ни единого слова, это множественное число звучало как *manniz, что породило, как и всегда в подобных случаях, так называемую «i–мутацию». * — «астериск», знак реконструированной, гипотетической формы — был предложен в 1860–е годы Августом Шлейхером[48] и с тех пор получил широкое распространение. На более высоком уровне возможной оказалась и реконструкция целого языка. Шлейхер взялся даже как–то раз самолично написать маленькую басню на «индоевропейском языке» — том самом «общем предке санскрита, латыни и греческого», о существовании которого догадывался еще сэр Уильям Джонс. Аеис, йасмин варна на а аст, дадарка аквамс — так начинается эта басенка: «Овца, у которой не было шерсти, увидела однажды лошадь…» На коллег Шлейхера оглушающего впечатления это творение не произвело. Уже несколько лет спустя (все это происходило в 1870–е годы) исследователи Вернер[49], Бругманн[50] и де Соссюр подтолкнули Г. Хирта[51] на то, чтобы составить исправленную версию этой басни. «Ни один язык не изменялся в 1870–е годы быстрее, чем праиндоевропейский», — шутили филологи[52]. Однако сам метод не подвергался серьезным сомнениям. Критиковались только результаты, полученные с помощью этого метода. А в промежутке какой–нибудь исследователь мог внезапно почувствовать, что ему хочется по–иному переписать тот или иной реально существующий древний текст. В древнеанглийских гномических стихах[53], называемых обычно «Гномы I», есть такая строчка: Eorl sceal on éos boge, worod sceal getrume rídan — «Эрл скачет на лошади, военный отряд — в строю». Однако большинство военных отрядов в древнеанглийской истории были пешими, к тому же слово worod выпадает из системы поэтических аллитераций[54]. Здесь должно было бы стоять слово éored заявляет редактор. Это слово означает «кавалерийский отряд» и находится в родстве со словом eoh — «лошадь» (ср. лат. equus). Правда, это слово встречается в других древнеанглийских текстах только дважды, и только один раз употреблено правильно: по–видимому, ко времени написания сохранившихся текстов и слово, и сама идея перестали быть привычными. Но препятствий этот факт не создает. Поздний филолог–редактор с полным на то основанием может считать, что знает больше древнего книжника, писца, а то и самого поэта (причем эти знания качественнее). Есть и еще одна причина — скажем, редактор, мыслящий так же, как мыслил Толкин, может в один прекрасный день почувствовать, что достиг с авторами «Беовульфа», «Сэра Гавэйна и Зеленого Рыцаря» или «Рассказа мажордома»[55] особого, осведомленного взаимопонимания. Если это не иллюзия, то приходится признать, что даже современники поэта не смогли бы понять его так глубоко, как этот редактор, и уж, конечно, методами прямолинейной литературной критики такого понимания достичь невозможно.

Примеры можно умножать почта до бесконечности. Никак нельзя обойти вниманием тот факт, что за последние сто лет сутью и ядром изучения «Беовульфа» было изучение истории о «падении дома Скильдингов», которую, так уж получилось, ни сам поэт, ни какой–либо другой древний писатель так и не позаботились прояснить до конца, но которая была «реконструирована» очень подробно (и, на мой взгляд, совершенно убедительно) рядом ученых вплоть до Р. У. Чэмберса. Но главное во всем этом вот что:

1) Тысячестраничия «сухих как песок» теорем о языковых изменениях, звуковых сдвигах и степенях аблаута были, по разумению большинства филологов, существенной и естественной базой для гораздо более волнующих спекуляций на тему широких равнин «Готии» и тайных торговых путей через первобытные леса Севера, Myrkviðr inn ókunni — «бездорожного Мирквуда»(49). Одного без другого достигнуть было нельзя, это исключалось.

2) Несмотря на кажущуюся шизофрению, которой, на первый взгляд, страдала эта наука, и на непоколебимую решимость ее приверженцев ни в коем случае ничего не упрощать, филология была в свое время «режущим краем» всех «мягких» или «бихевиористических» наук — литературы, истории, социологии и антропологии, вместе взятых. Именно поэтому она привлекла на свою сторону таких серьезных последователей, а Якоб Гримм, например, мог надеяться выгодно продать массовому читателю свой словарь — Wörterbuch der deutschen Sprache, — словно это была какая–нибудь развлекательная книга.