Дорога в тысячу ли

Отец, длинноволосый мужчина с оливковым цветом лица и квадратной челюстью, не смотрел в глаза Харуки. Книга оказалась школьным альбомом. Харуки открыл его на странице, отмеченной закладкой. Там оказались строки и столбцы черно-белых фотографий учеников, все в форме, некоторые улыбаются. Он сразу заметил Тэцуо, который унаследовал материнское длинное лицо и маленький отцовский рот — хрупкий мальчик с тонкими плечами. На странице было несколько рукописных фраз, прямо поверх лиц на фотографиях.

«Тэцуо — удачи в старшей школе. Хироши Нода».

«Ты хорошо рисуешь. Каяко Мицуя».

Харуки, должно быть, выглядел смущенным, потому что не заметил ничего необычного. Отец попросил его перевернуть наклеенный листок бумаги.

«Сдохни, корейский урод».

«Прекратите обирать других. Корейцы разрушают эту страну».

«Бедняки вонючие».

«Если убьешь себя, в нашей школе в следующем году будет одним грязным корейцем меньше».

«Ты никому не нравишься».

«Корейцы — смутьяны и свиньи. Убирайся к черту».

«От тебя воняет чесноком и мусором!!!»

«Если бы я мог, я бы отрубил тебе голову, но не хочу пачкать свой нож.»

Почерки выглядели разными и явно измененными. Наклон менялся внутри фразы, писавшие хотели остаться неизвестными. Харуки закрыл альбом и положил рядом с собой на чистый пол. Сделал глоток чая.

— Ваш сын не упоминал, что другие школьники оскорбляли его?

— Нет, — быстро ответила мать. — Он никогда не жаловался. Никогда.

Харуки кивнул.

— Дело не в том, что он был корейцем. Такого рода вещи давно исчезли. Теперь все лучше. Мы знаем много добрых японцев, — сказала мать.

Электрический вентилятор, стоявший на полу, обдавал его постоянным потоком теплого воздуха.

— Вы уже говорили с учителями? — спросила мать.

Отставному детективу учителя сказали, что мальчик отлично учился, но был слишком тихим.

— Дети завидовали ему, потому что он умнее. Мой сын научился читать в три года, — сказала мать.

Отец вздохнул и осторожно положил ладонь на руку жены, и она замолчала.

— Прошлой зимой Тэцуо спросил, может ли он бросить школу и работать в овощном магазине у его дяди, — сказал отец. — Это небольшой магазин возле маленького парка вниз по улице. Мой брат искал мальчика, чтобы складывать использованные коробки и сидеть за кассой. Тэцуо сказал, что хочет работать на него, но мы сказали нет. Никто из нас не закончил среднюю школу, и мы не хотели, чтобы он ушел. Он так хорошо учился. Моя жена хотела, чтобы он получил в будущем хорошую работу, занимался электроникой. — Отец накрыл голову большими, грубыми руками. — Работа в подвале продуктового магазина. Подсчет запасов. Знаете, это нелегкая жизнь… А он был талантлив. Он прекрасно рисовал. Он умел делать многое, о чем мы понятия не имели.

Мать тихо добавила:

— Мой сын был трудолюбив и честен. Он никого не обижал. Он помогал сестрам делать домашнее задание… — Ее голос прервался.

Внезапно отец посмотрел в лицо Харуки.

— Мальчики, которые написали все это, должны быть наказаны. Я не хочу идти в тюрьму, но нельзя писать такие вещи. — Он покачал головой. — Почему я не разрешил ему бросить школу? Мы с женой часто встречали плохое обращение, но это потому, что мы бедны. Мы думали, что нашим детям повезет больше.

— Вы родились здесь? — спросил Харуки, их акцент ничем не отличался от говора коренных японцев из Йокогамы.

— Да, конечно. Наши родители приехали из Ульсана.

Ульсан находился в Южной Корее, но Харуки догадался, что семья, скорее, из Северной. Миньдан был гораздо менее популярен в этом городе.

— Знают ли в школе об этом? — Харуки указал на альбом. — В отчете ничего не говорилось…

— Я взял выходной, чтобы показать это директору. Он сказал, что невозможно выяснить, кто именно написал эти дурные слова, — сказал отец.

— Понятно, — сказал Харуки.

— Почему дети, написавшие это, не будут наказаны? Почему? — спросила мать.

— Несколько свидетелей видели, как он прыгнул с крыши. Он был там один, его никто не толкнул. Мы не можем арестовать всех, кто говорит или пишет что-то злобное…

— Вы все заодно, вы не хотите ничего менять, — сказал отец, отвернувшись.

— Простите. Мне жаль, — сказал Харуки, прежде чем уйти.

* * *

Салон «Парадису-Йокогама» в восемь вечера был переполнен. Стальной звон шариков, стук крошечных молотков по миниатюрным металлическим чашкам, громкие сигналы и мигание ярких огней, хриплые крики приветствия от подобострастного персонала спасали от болезненной тишины в голове. Харуки даже не возражал против густого табачного дыма, напоминавшего слой серого тумана над головами игроков, сидевших перед рядами автоматов.