Дорога в тысячу ли

— Стать таким, как этот Кадзу? Я знаю тысячу Кадзу. Они недостойны вытереть задницу твоего отца.

— В банках тоже есть хорошие люди.

— И есть хорошие люди в патинко. Как твой отец.

— Я не знал, что тебе нравится папа.

— Знаешь, после того, как я сюда попала, он посещал меня каждое воскресенье, когда маме нужен перерыв. Иногда я притворялась спящей, а он украдкой молился за меня, сидя здесь, в этом кресле. Я не верю в Бога, но, наверное, это не имеет значения. Никто раньше не молился за меня, Соломон.

Соломон закрыл глаза и кивнул.

— Твоя бабушка Сонджа и тетя Кёнхи посещают меня по субботам. Ты знал это? Они тоже молятся за меня. Я не понимаю Иисуса, но что-то святое есть в том, чтобы люди прикасались к больным. Медсестры здесь боятся коснуться меня. А твоя бабушка Сонджа держит мои руки, а твоя тетя Кёнхи кладет прохладные полотенца на мою голову, когда у меня жар. Они добры ко мне, хотя я плохой человек…

— Ты не плохая. Это неправда.

— Я делала ужасные вещи, — сухо сказала она. — Соломон, я продала наркотики одной девушке, которая умерла от передозировки. Я воровала деньги у многих мужчин. Я наговорила так много лжи.

Соломон ничего не сказал.

— Я заслуживаю то, что со мной случилось.

— Нет. Это вирус. Все болеют.

Соломон погладил ее лоб и поцеловал.

— Все в порядке, Соломон. У меня было время подумать о моей глупой жизни.

— Хана…

— Я знаю, Соломон. Не горюй, ладно?

Она притворилась, что делает официальный поклон и подобрала угол одеяла, как будто держала подол юбки во время реверанса. Она даже теперь чуть-чуть флиртовала. Он хотел запомнить эту маленькую деталь навсегда.

— Иди домой, Соломон.

— Ладно, — сказал он. Больше он ее не видел.

21

Токио, 1989 год

— Он мне никогда не нравился, — сказала Фиби. — Слишком гладкий.

— Ну, я, очевидно, идиот, потому что я этого не понял, — сказал Соломон. — И как тебе удалось получить столь ясное впечатление от Кадзу за малое время наблюдения? Вы общались около двух минут, когда мы столкнулись с ним в Митсукоси. И ты никогда не упоминала об этом раньше.

Соломон не знал, какой будет реакция Фиби, но удивился, что она пришла в восторг от новости. Она сидела у окна, обхватив руками колени.

— Мне он действительно нравился, — сказал он.

— Соломон, этот человек тебя использовал. Он мудак.

— Теперь я чувствую себя намного лучше.

— Я на твоей стороне.

Фиби не хотела, чтобы он подумал, что ей стало жалко его. Ее старшая сестра говорила, что мужчин оскорбляет жалость, они хотят сочувствия и восхищения — довольно трудная комбинация.

— Он был фальшивым. Он говорил с тобой, как будто ты его мальчик, подопечный. Я ненавижу это дерьмо. — Фиби закатила глаза.

Соломон был ошеломлен. Ей удалось сделать такое заключение из мимолетной встречи в фуд-корте универмага Митсукоси?

— Тебе он не понравился, потому что он японец.

— Не злись на меня. Не то чтобы я не доверяла японцам, но уж точно не готова доверять им полностью и безоговорочно. Ты скажешь, что я начиталась о Тихоокеанской войне. Я знаю, это немного отдает расизмом…

— Немного? Японцы тоже пострадали. А как же Нагасаки? Хиросима? А лагеря интернированных в Америке, они были созданы для японцев, американских немцев никто не трогал. Как ты объяснишь это?

— Соломон, я здесь достаточно долго. Можем ли мы вернуться домой? Ты можешь найти дюжину потрясающих рабочих мест в Нью-Йорке. Ты отличный специалист, ты знаешь много языков…

— У меня нет рабочей визы.

— Есть разные способы получить гражданство. — Она улыбнулась.

Семья Соломона постоянно намекала на свадьбу. Голова Соломона лежала неподвижно на спинке кресла. Фиби видела, что он смотрел в потолок. Она встала и подошла к шкафу, открыла дверцы и достала чемодан. Колеса громко прокатились по деревянному полу, и Соломон повернулся.

— Эй, что ты делаешь?

— Я еду домой, — сказала она.

— Не надо так.

— Я начинаю думать, что совершила ошибку, когда приехала сюда с тобой, и ты не стоишь того.

— Почему ты так говоришь?

Соломон встал и сделал шаг вперед. Фиби потащила чемодан в спальню и тихо закрыла за собой дверь. Что он мог сказать? Он не женится на ней. Он понял это, как только они приземлились в аэропорту Нарита. Ее уверенность и самообладание загипнотизировали его в колледже. Ее уравновешенность казалась такой важной в Штатах, но в Токио вдруг предстала отчужденностью и высокомерием.

С тех пор, как они прибыли сюда, она изменилась — или его чувства к ней изменились? И сейчас, когда она намекнула, что он мог бы получить гражданство через брак, он понял, что не хочет становиться американцем. Это сделало бы его отца счастливым. Но он не хотел становиться американским или японским гражданином. Она оказалась права: странно, что он родился в Японии и имел южнокорейский паспорт. И он не исключал, что однажды захочет натурализации. Но сейчас он хотел понять, кто он такой на самом деле.