Дорога в тысячу ли

Кадзу оказался дерьмом, ну и что? Он был плохим парнем, и он был японцем. Возможно, именно этому Соломон научился в Америке, но даже сто плохих японцев не заставят его презирать всех, если есть хотя бы один хороший японец. Ецуко стала для него матерью, его первой любовью была Хана, и Тотояма стал практически родным дядей. Они были японцами, и очень хорошими людьми. Фиби не знала их так, как знал он. Но в некотором смысле Соломон тоже был японцем, даже если японцы так не думали. Фиби этого не заметила. Есть нечто большее, чем кровь. Он должен отпустить Фиби домой. Они идут разными дорогами в жизни, несмотря на близость и притяжение.

Соломон прошел на кухню и сделал кофе. Он налил две чашки и подошел к двери спальни.

— Фиби, позволь мне войти?

— Дверь открыта.

Чемодан на полу был наполнен аккуратно сложенной одеждой. Шкаф почти опустел. Пять темных костюмов Соломона, полдюжины его белых рубашек занимали пространство в шкафу слева. Аккуратные ряды обуви по-прежнему стояли внутри. Фиби заплакала.

— Я никогда не чувствовала себя так глупо. Почему я здесь?

Соломон не знал, как ее утешить. Он боялся ее. Возможно, он всегда боялся ее — боялся ее чувств: радости, гнева, грусти, волнения, они были слишком сильными и резкими для него. Почти пустая комната с арендованной кроватью и торшером своим лаконизмом подчеркивала ее яркость. В Нью-Йорке она казалась энергичной и прекрасной. В Токио она стала яростной, язвительной, и оттого потерянной.

— Мне жаль, — сказал он.

— Нет. Тебе не жаль.

Соломон сел на покрытый ковром пол, скрестил ноги, оперся спиной на стену, недавно покрашенную и совершенно пустую. Они ничего не повесили на них, потому что владелец оштрафовал бы их за каждый гвоздь.

— Мне жаль, — повторил он.

Фиби подняла тонкие магазинные плечики от одежды и бросила их в переполненную корзину для мусора.

— Я думаю, что буду работать на своего отца, — сказал он.

— Патинко?

— Да. — Соломон кивнул, было странно говорить об этом вслух.

— Он попросил тебя?

— Нет. Я не думаю, что он хочет этого.

Она покачала головой.

— Полагаю, я приму у него дела и буду вести бизнес сам.

— Ты шутишь?

— Нет.

Фиби продолжала паковать вещи молча. Она подчеркнуто игнорировала его, а он смотрел на нее. Ему нравилось ее удлиненное тело, тонкая шея, блестящие волосы и умные глаза. Когда она смеялась, ее смех был восхитительным. Хочет ли она, чтобы он ее остановил?

Она свернула еще один свитер и бросила на растущую кучу вещей.

— Я не могу жить здесь, Соломон. Даже если бы ты хотел жениться на мне, я бы не смогла здесь жить. Я не могу здесь дышать свободно.

— В первый вечер, когда ты не смогла прочитать инструкцию на упаковке аспирина, ты заплакала. Тогда мне надо было все понять.

Фиби подняла еще один свитер и просто уставилась на него, как будто не знала, что с ним делать.

Утром она ушла. Так похоже на Фиби — сделать все аккуратно и категорично. Соломон проводил ее в аэропорт на поезде, и хотя они держались спокойно и вежливо, все изменилось. Она не казалась грустной или злой, она была сердечной. Она позволила ему обнять ее на прощание, но они договорились в ближайшее время не писать и не звонить друг другу.

Соломон сел на поезд до Йокогамы.

Мосасу сидел в своем скромном офисе за тем же дубовым столом, который использовал более тридцати лет. Ноа готовился к экзаменам в университет за этим столом, а перед отъездом в Токио оставил его Мосасу.

— Соломон, — воскликнул Мосасу. — Все в порядке?

— Фиби вернулась в Америку. — Теперь, когда он сказал об этом отцу, факт стал реальностью.

— Почему? Из-за того, что ты потерял работу?

— Нет. Я не могу жениться на ней. И я сказал ей, что мне лучше жить в Японии. Я хочу работать в патинко.

— Нет, нет! — Мосасу покачал головой. — Ты получишь работу в банковской сфере. Ты ведь этому специально учился. Как же так… Она хорошая девушка, я думал, ты женишься. Зачем тебе патинко?

— А почему бы и нет?

— Тебе это не нужно. Ты же знаешь, что говорят люди.

— Все ерунда. Ты честный бизнесмен, платишь налоги и получаешь все лицензии…

— Да-да, но люди всегда будут говорить гадости, несмотря ни на что. Я привык. Я — никто. Я не был умным в школе, как мой брат. Я хорошо налаживал автоматы, умел делать деньги. Я всегда держал свой бизнес в законной сфере и держался подальше от плохих людей. Горо-сан научил меня, что не стоит связываться с ними. Но, Соломон, это непросто. Тут многое может пойти не так.

— Почему ты не хочешь, чтобы я этому научился?

— Я отправил тебя в эти американские школы, чтобы никто… — Мосасу сделал паузу, — чтобы никто не смотрел свысока на моего сына.

— Папа, это не имеет значения.

— Я работал и зарабатывал деньги, потому что думал, что это сделает меня человеком. Я думал, что люди будут уважать меня, если я стану богатым.

Соломон посмотрел на него и кивнул. Его отец редко тратил на себя, но он платил за свадьбы и похороны сотрудников, платил за обучение их детей.

Лицо Мосасу внезапно просветлело.

— Ты можешь передумать, Соломон. Позвони Фиби, когда она вернется домой, скажи, что сожалеешь. Твоя мать была очень похожа на Фиби — волевая и умная.