Дорога в жизнь

— Но если бы я ушел, вы бы не так огорчались, как из-за Короля, ведь правда?

— Я за тебя так же отвечаю, как за Короля.

Репин молчит, сдвинув брови, думает о чем-то, потом, словно решившись, говорит самым безразличным тоном:

— А я его недавно видел.

Я роняю лопату:

— Где?!

Он пристально смотрит на меня:

— Вот видите, я же говорил… Я пошутил, Семен Афанасьевич, нигде я его не видел.

Мне досадно, что я так вскинулся, досадно, что бросил лопату.

— Шабаш, — говорю я Сергею и Павлуше, когда они возвращаются с пустыми носилками. — Мойте руки — и обедать!

…Глаза Репина провожают меня неотступно. Куда бы я ни пошел, что бы ни делал, я чувствую на себе его взгляд. Смотрит — и думает, примеривает, решает: уйти или остаться? Остаться или уйти? Уйти мешает самолюбие. Мешает, пожалуй, интерес к тому, что здесь делается. И еще: он хочет, чтоб я думал о нем хорошо. Ему это нужно. Не знаю зачем, но знаю: нужно.

Однажды он встретил меня на полдороге от станции, когда я возвращался из Ленинграда.

— Ты что здесь делаешь?

— Вас встречаю.

— Тебя отпустил дежурный командир?

— Сегодня Колышкин дежурит.

Это означало: не у Колышкина же мне спрашиваться.

— Ну, пошли.

— Давайте ваш портфель.

— Мне не тяжело. А вот этот сверток, пожалуй, возьми. Только осторожно, не изомни — здесь листы ватмана для газеты.

Шагаем. Деревья шумят на ветру. Видно, к ночи будет дождь.

— Я давно хотел вас спросить: вы очень рассердились, когда я при пионерах предложил спеть «Позабыт-позаброшен»?

— Рассердился? Нет. Чего ж тут было сердиться? Всем известно, что у нас дом, где живут бывшие беспризорные. А у беспризорных любимая песня «Позабыт-позаброшен». Я не рассердился, а… как бы тебе сказать… Бывает, что человек, сам того не желая, скажет о себе такое, чего и не собирался говорить. Вот я и узнал о тебе в тот раз кое-что новое, узнал больше, чем знал прежде.

— Плохое?

— Узнал, что сидит в тебе человек, которому невесело, когда другим хорошо. Человек, который любит испортить другим настроение, нарушить добрый час.

— А зачем Король, когда уходил из детдома, взял горн? — без паузы сказал он, словно это было прямым ответом мне.

Я чуть было не остановился, но пересилил себя.

— Ты и в самом деле веришь, что Король взял горн? — спросил я ровным голосом.

— А вы разве думаете иначе?

— Убежден.

— Куда же тогда девался горн? Не улетел он, в самом-то деле!

— Не знаю. Не знаю, что именно с ним случилось, но знаю — Королев его взять не мог.

— Вы думаете, он никогда не воровал?

— Я над этим не думал и думать не хочу. Мне неинтересно, что и как было в жизни Короля до того, как я его узнал. А узнал я его в марте. Он помог всем нам, когда здесь было очень трудно и очень плохо. Помог не раздумывая, не приценяясь, от всего сердца.

— А почему он ушел?

— Может быть, потому, что маленькая, мелкая обида оказалась для него важнее большого, настоящего дела.

— Значит, он тоже приценялся.

— Почему «тоже»? Кого еще ты имеешь в виду?

— Никого. Я так.

А вот и дождь. Он зарядил раньше, чем я думал, — мелкий, скучный дождик. Но Андрей не позволил себе ни поежиться, ни прибавить шагу. Он только молча на ходу стянул с себя рубашку и завернул в нее трубку ватманской бумаги. Ладно, будем делать вид, что ничего не произошло. Чувствуя, как за шиворот пробираются первые холодные струи, я спокойно продолжаю разговор:

— Так? Ну вот. А может быть, он ушел сгоряча и сейчас жалеет об этом. И самолюбие мешает ему вернуться.

— Вы так думаете?

— Да. Я так думаю.

— А я думаю — он ушел потому, что свобода для человека самое главное.

— Да, это ты мне уже изложил — правда, шифром. Свобода воровать, играть в карты, приносить несчастье людям и самому себе? Это, по-твоему, свобода?

— Свобода — это значит человек сам себе хозяин! — бледнея, горячо, как продуманное и заветное, сказал Андрей.

— Ты, я вижу, Джека Лондона начитался. Так вот что я тебе скажу: эту свободу я испытал. Я прошел путь еще похуже и позапутанней, чем многие из вас. Я знал эту твою свободу — и ни за что, слышишь, ни за что не возвратился бы к ней. Это свобода животного, свобода зверя, а не разумного существа. Я имею право так говорить. Понял?

Он не ответил. Мы молча дошли до нашей Березовой поляны.

25 Семья Екатерины Ивановны

Приглядываюсь к Екатерине Ивановне. Все больше она мне по душе.

Чехов говорил: «Уметь любить — значит все уметь». Екатерина Ивановна все умеет, и ей ни с одним из ребят не трудно, потому что она любит.

Любовь и дружба — это не бессчетные объятия, поцелуи и нежные слова. Дружба — в доверии, в уважении к человеку. Вот Антон Семенович нам доверял по-настоящему. И не в том дело, что он доверил вчерашнему головорезу сначала пятьсот рублей, а потом две тысячи. Нет, главное — тебе доверяли болеть и отвечать за общие цели, общие наши дела.