Дорога ветров

Рейчел кинулась к гобелену и подвинула его неловкими, дрожащими пальцами. Она вбежала в келью, захлопнула за собой дверь и задвинула засов. Потом упала на свой матрас, с головой закрылась одеялом и долго лежала так, дрожа, как в лихорадке.

Песнь, соблазнившая его покинуть более безопасные глубины, начинала слабеть. Гутвульф выругался. Элиас уносил серый меч наверх, в свой Тронный зал, в этот пыльный, холодный склеп малахитовых статуй и драконьих костей.

Отрешенно он выбрал следующий коридор, который, казалось, уходил вниз, уползая с поверхности, словно червяк, которого вытащила из земли лопата огородника. В нем было отверстие, через которое дул ветер и сыпалась пыль. Коридор был пуст.

Когда воздух стал более пригодным для дыхания, а камни под его рукой перестали жечь пальцы, маленькая серая кошка снова нашла его. Он чувствовал, как она вьется вокруг его ног с громким мурлыканьем, но не остановился приласкать ее: в этот момент у него не было ничего, что он мог бы дать ей. Сегодня меч пел ему, но теперь он ушел. Скоро снова вернутся эти дурацкие голоса-призраки, бессмысленные, бессмысленные.

Ощупывая дорогу, медленно, как само время, Гутвульф плелся назад, вниз, в глубины.

9 СТЕКЛЯННОЕ ОЗЕРО

Шум их появления был сравним с воем ураганного ветра, ревом быков, треском лесного пожара, проносящегося по сухой земле. Хотя они скакали по дорогам, которыми не пользовались века, лошади не медлили, но быстрее мысли неслись по тайным тропам, вившимся по лесам, долинам и болотам. Древние пути, забытые десятками поколений смертных, в этот день были снова открыты, словно колесо истории остановило свой бег и повернулось вспять.

Ситхи выехали из лета в страну, скованную жестокой зимой, но когда они мчались через величественный лес по исконным землям своих предков — по холмистому Маа’са, поросшему кедрами Пейаура, по Шисейроп, оплетенной речками, и по черной земле Хикасора, — земля, казалось, неустанно двигалась под мерной поступью их коней, пытаясь вырваться из оков ледяного сна. Ошеломленные птицы покидали свои зимние гнезда и, словно шмели, зависали в воздухе, когда ситхи ураганом проносились мимо; белки, остолбенев, цеплялись за замерзшие сучья. Глубоко в подземных берлогах спящие медведи стонали в голодном ожидании. Даже солнце, казалось, провожало взглядом блестящую кавалькаду, и его лучи, шпагами прорезав затянутое тучами небо, сверкали на вытоптанном снегу.

Но хватка зимы была крепка. Промчались ситхи, и ее кулак снова сжал лес, затянув его в холодную тишину.

Отряд не остановился на отдых, даже когда погасло красное зарево заката и звезды засверкали среди ветвей. Их лошадям достаточно было звездного света, чтобы безошибочно нести всадников по старым дорогам, скрытым многолетней порослью. Это были смертные, земные лошади из плоти и крови, но предки их происходили из табуна Венига Досай-э, перевезенного в Светлый Ард из Сада в дни Великого Бегства. Когда местные лошади еще носились в степях дикими и неукрощенными, не зная седла и узды, предки этих коней скакали на войну с гигантами и перевозили посланников из конца в конец блестящей империи. Они несли своих всадников быстро, как морской ветер, и так плавно, что, говорят, Венайа из Кементари, сидя в седле, создавал прекрасные поэмы и его рука ни разу, дрогнув, не испортила пергамента. Память об этих дорогах сохранялась в их дикой крови, их выносливость граничила с волшебством. В этот нескончаемый день, когда ситхи снова оседлали своих коней, лошади, казалось, с каждым часом становились сильнее. Отряд мчался, и, когда солнце поднялось над восточным горизонтом, неутомимые лошади все еще неслись вперед, словно мощная волна, набегающая на край леса.

Если в конях текла древняя кровь, то их всадники были историей Светлого Арда во плоти. Даже самые молодые, рожденные после падения Асу’а, видели, как проходят века. Старшие помнили расцвет многобашенного Туметая и поляны огненно-красных маков, окружавшие Джина-Т’сеней, до того как море поглотило ее.

Долго мирные скрывались от взоров мира, лелея свою печаль, дыша только воспоминаниями о прежних днях. Сегодня они скакали вперед, их доспехи были ярче птичьего оперения, пики сверкали, как замерзшие молнии. Они пели, потому что ситхи пели всегда. Они скакали, и древние дороги раскрывались перед ними, а лесные прогалины эхом отзывались на стук копыт их коней в первый раз с той поры, когда самые высокие из деревьев были только слабыми ростками. После векового сна пробудились они.

Ситхи мчались вперед.

Хотя после сражения он был весь покрыт синяками и разбит до полного изнеможения, а после заката помогал Фреозелю и его людям разыскивать в ледяной каше потерянные стрелы — работа, которую было бы нелегко выполнить в дневное время и почти невозможно при свете факелов, — Саймон все равно спал плохо. Он проснулся после полуночи — мышцы болели, а голова кружилась. Ветер разогнал тучи, и звезды сияли, как острия ножей.