Дорога ветров

Со дна котловины наплывала оглушающая жара, внизу под нами, там, где просвечивали сквозь серую поросль саксаула желтые пески, крутились пыльные смерчи. Измученные жарой, мы решили устроить чаепитие „для прояснения мозгов“, как выразился Вылежанин, ехидно поглаживая свою раздвоенную профессорскую бороду. Внезапно с порывом сильного ветра налетел дождь. Мы забились под машину. Через несколько минут земля высохла, и тот же тяжелый зной, казалось, затопил все окружающее. Немного освоившись с жарой, мы двинулись дальше на восток по бэлю Баян-улы, стараясь не спускаться к центру котловины как можно дольше.

Поверхность бэля была усыпана сплошным, без единой травинки, покровом крупной гладкой гальки. Преобладала желтовато-белая кварцевая, смешанная с черной, лиловой, фиолетовой, красной, коричневой, зеленой – точно пестрая грубая мозаика. Обширная поверхность плато казалась россыпью крашеных пасхальных яиц. По этой незабываемой пестрой равнине там и сям были разбросаны светло-синие и голубые многогранники из полированной ветром очень твердой породы. Местность напоминала картины Билибина или Кустодиева в старорусском стиле. Так и хотелось увидеть богатыря или сказочную царевну на этом ярком праздничном ковре. А внизу, под обрывами, уныло стлалась жаркая котловина с вихрящимися столбами пыли, в которую приходилось спускаться нашим машинам.

Медленно, маневрируя по гребням отдельных хребтиков, мы понемногу съезжали вниз и в то же время упорно продвигались на восток. По нашим расчетам, следовало проехать не менее пятидесяти километров, чтобы оказаться напротив сквозного ущелья. Это был долгий путь в лабиринте крутых оврагов и сухих русел, заполненных рыхлыми песками. Иногда мы ныряли с крутых склонов так, что машина становилась чуть ли не вертикально. Как ни виляли мы по гребням увалов – все равно приходилось спускаться в сухие русла и пересекать их одно за другим. В одном русле обе машины завязли, и мы проехали только на досках, настилая их метр за метром пути. Спустившись в другое, опять засели и увидели, что ни вправо, ни влево пути нет – везде глубокий песок. Кроме шоферов, нас было всего пять человек, и я до сих пор не понимаю, как мы сумели втащить на руках обе наши трехтонки прямо на крутой откос песка. Это можно было сделать только с отчаяния. Но как раз отчаяния, насколько помню, и не было. Наоборот, мы, как обычно, смеялись и шутили. Брилев едва не уморил нас всех, с разбегу бросившись помочь машине, уже высоко поднявшейся на склон. „ЗИС“ грузно осел. Брилева отбросило назад. Он брякнулся в сухое русло, став на голову и потешно взбрыкнув ногами. Вылежанин чуть не вывалился из раскрытой кабины – управляя машиной, он следил за задними колесами и видел все происшедшее.

Как бы то ни было, мы пересекли русло, спустились еще ниже и очутились на краю бэля. Высокие кусты саксаула как часовые окружили нас. Мы находились близко от дна котловины, но уже значительно продвинулись на восток, оказавшись напротив восточного окончания Алтан-улы.

Настала удивительно жаркая ночь. Измученные жарой и лошадиной работой по вытаскиванию машин, мы долго лежали нагишом на своих постелях, пока отдышались настолько, чтобы уснуть.

Зловещий рассвет разбудил меня. На западе от песков поднимались косые столбы отраженного мутного света. Мохнатые серые облака, драными клочьями свисавшие вниз, были освещены красным огнем зари. Налево виднелась необычайно крутая бледная радуга углом, а не дугой, как обычно. Подобной радуги я не видел никогда за все свои скитания и не слыхал о таком явлении. Впереди расстилалось море саксаула. Наступил решающий день – сегодня нужно было пройти в Нэмэгэтинскую котловину.

Снова мы с Прониным перебирали приметы и наконец решили, что ущелье находится не между Нэмэгэту и Алтан-улой, а восточнее, прямо в серых стенах массива Нэмэгэту. Как оказалось впоследствии, мы были правы. По невысокой гряде, протянувшейся по дну котловины, мы устремились на восток. Утренний ветер дул с востока, и это помогло нам увидеть редкостнейшее зрелище. Наша машина с разгона перевалила через довольно высокий холм. Внезапно Пронин затормозил. Прямо перед нами, в шестидесяти шагах, застыл маленький табун диких лошадей. Животные стояли не шелохнувшись, их напряженные тела казались отлитыми из бронзы. Правее, отдельно от табуна, вытянув шею и широко раздув ноздри, смотрел на машину вожак-жеребец. Видение продолжалось не более одной секунды. Повинуясь какому-то сигналу вожака, табун исчез за ближайшим холмом так быстро, что я не успел ни пересчитать лошадей, ни даже рассмотреть их как следует. Последнее, что я увидел, был развевающийся хвост жеребца и его повернутая назад голова с белой полоской оскаленных зубов… Подъехавшие на полминуты позже Рождественский с Вылежаниным уже ничего не увидели. Так судьба удостоила меня увидеть лошадей Пржевальского со столь близкого расстояния, с какого вряд ли кто из путешественников их видел.