Дорога ветров

Мы остановились на ночлег у невысоких мраморных гор Сультэин-Захир („Знаменный Управитель“), по преданию, таящих огромную пещеру с мумиями и сокровищами индийского племени аджаров. Намнан Дорж и Рождественский ринулись на поиски пещеры и… конечно, ничего не нашли, хотя мелких пещерок в этих горах было без числа. Я не торопясь пошел на прогулку вдоль гор и скоро остановился восхищенный. Передо мной расстилалась широкая равнина, в центре которой стоял огромный массив Ихэ-Богдо. От горы протянулась полоса густо-лиловых облаков, под которыми чередовались оранжевые, золотые и серебристые полосы света. Дальше, над самой горой и левее ее, в чистое голубовато-серое небо уходили легкие сиреневые облака, прорезанные огненно-алой лентой, которая вскоре скрылась за горой. Тогда массив Ихэ-Богдо стал легким, контуры грозных скал утонули в мягкой дымке, густо-синей и тонкой наверху голубовато-серой и толстой внизу. С угасанием заката легкая дымка поднималась все выше, а над равниной легли особые гобийские сумерки. В вечерах Гоби есть замечательные полчаса, когда солнце почти угасло и только узкая его полоска еще видна над горами. Воздух становится очень прозрачен и в то же время как бы насквозь пронизан палево-голубым светом. Теней нет, все темное делается четким и как бы чугунным, далекое или светлое – легким, воздушным. Желтое становится бледно-малахитово-зеленым, зеленое – теплым светло-фиолетовым, белое приобретает сиреневый оттенок, а очень белое (кварцевые россыпи, например) – голубовато-серебряным. Пески сухих русел лежат бирюзовыми лентами. И все вокруг необычайно чисто, свежо, спокойно в этом удивительно мирном освещении, полном отрешенности и покоя. Утром горы закрыты дымкой, очертания их мягки и сглажены, в то время как на равнине видна каждая кочка и каждый камень. Днем, под высоким солнцем, равнина сглаживается и в потоках горячего пыльного воздуха приобретает мутную однообразную поверхность. Зато горы снимают утренние покрывала и выступают мельчайшими подробностями.

У холодных стен Монгольского Алтая мы отвыкли от страшной жары южных межгорных впадин. И сейчас, по мере приближения к ним, становилось все жарче и мы делались вялыми и туго соображающими. Древнее гобийское плоскогорье все еще продолжалось. Однообразные широтные гряды-хребтики высотой по сорок – пятьдесят метров были разделены плоскими впадинками. Гряды поросли ковыльком, и наши машины без всякого труда пересекали их поперек одну за другой, направляясь прямо на юг. Кое-где по сторонам высились группы островных гор со сглаженными округлыми формами.

У колодца Дзак-худук („Саксауловый колодец“) мы расстались с нашим искусным проводником. Здесь находилась юрта его родственников, а дальше, как он сказал, людей нет и ему трудно будет вернуться домой. Мы горячо поблагодарили умного и наблюдательного арата. Он действительно оказался знатоком местности.

Снова без проводника, по собственному усмотрению, мы двинулись на юг по веселым и твердым холмам, пока не добрались до довольно больших гор Баян-ула („Богатых“), окаймлявших с севера громадную межгорную впадину, названную нами Занэмэгэтинской позднее мы присвоили ей имя академика В. А. Обручева). Самая высокая островная группа этих гор, называвшаяся Ихэ-Баян-ула, угрюмо громоздила перед нами свои тяжкие оплывистые гранитные купола. Широкая сухая долина вела в глубь гор. Мы оглянулись в последний раз на синий маяк Ихэ-Богдо и направились в ущелье. Русло оказалось твердым, и мы скоро и быстро пересекли горный массив.

Перед нами, отделенные от нас огромной впадиной, встали знакомые кручи Алтан-улы, а левее – изученный до мельчайших подробностей зубчатый контур Нэмэгэту. Алтан-ула и Нэмэгэту казались отсюда очень высокими. Их фундаменты – бэли – поднимались над дном впадины на высоту, равную высоте всего хребта. Вдоль подножия Алтан-улы шел пояс красных обрывов и ущелий, скрывавшийся далеко на западе в свинцово-серой дымке, курившейся над песками Эхини-Цзулуганай („Луговые истоки“). Там могли таиться большие научные ценности. А здесь, с северной стороны котловины, прямо под носом наших машин был такой же лабиринт обрывов, оврагов и сухих русел. Он уходил на восток на добрых пятьдесят километров вдоль борта котловины. Общий тон пород тут не красный, а светло-желтый и серый, гораздо более напоминающий породы Эргиль-обо в Восточной Гоби. Это могло означать, что северный лабиринт состоит не из пород мелового возраста, а из более поздних – третичных. Однако для обследования его у нас не было времени.

Сейчас перед нами стояла другая, не менее трудная задача – найти в ущельях массива Нэмэгэту именно то сухое русло, которым мы пересекли хребет в 1946 году, направляясь из Нэмэгэтинской котловины в Ширэгин-Гашун. Отсюда, с севера, Нэмэгэту имел иной облик, и мы с Прониным, два гобийских ветерана, долго совещались, рассматривая в бинокль чугунно-серые кручи казавшегося неприступным хребта.