Дорога ветров. Том 2

После ночевки у высохшего колодца мы с Эглоном оставили всех свертывать лагерь и выехали вперед на „Козле“. Быстро нашли свои следы 1946 года и подъехали к останцу „Первому“ при ужасающем ветре. Вначале я думал ставить лагерь здесь, но потом решил все же спуститься в сухое русло и проникнуть в Главную котловину. Это решение, продиктованное страхом перед западными ветрами, все же не было совсем правильным. Хотя расположение Центрального лагеря внутри костеносного массива Нэмэгэту значительно ускорило работы по раскопкам, но стоило нам большого износа машин и пережога горючего, так как пробиваться последние несколько километров по сухим руслам к Центральному лагерю было невероятно тяжело. Сколько раз мы, поджидая машины из маршрутов или из Улан-Батора, подолгу слушали надсадный вой передач, пока машина подходила по бесчисленным изгибам сухих русел к лагерю. Теперь, набравшись опыта, я знаю, что надо было бы поставить Центральный лагерь у края оврагов и ущелий Нэмэтэту, там, где к нему можно было легко подъехать. Транспортировать рабочих и снаряжение к местам раскопок надо было на одной, сравнительно легкой машине, имея для этой цели, скажем, полуторку.

Но всему этому мы научились позже, а сейчас прибыли в Главную котловину и выгрузились над сухим руслом, найдя просторную площадку, которую не затопило бы возможное наводнение. Борясь с адским ветром и холодом, мы поставили юрту и палатки. Сразу стало уютно. Лихачев с Лукьяновой, тайно сговорившись, сервировали большой стол, даже с цветами. Вся экспедиция собралась в юрте за обедом, и мы выпили за благополучное достижение трудной цели в канун Дня Победы. Первый рейс по бездорожью в Заалтайскую Гоби несколько деморализовал еще не привыкших товарищей. Однако стоило поглядеть на небрежно развалившегося на своей койке Эглона с раскрытой почти до пояса голой грудью и со счастливым лицом наслаждавшегося крепчайшим чаем, чтобы приободриться.

На следующий день, когда Цедендамба, отправившийся на поиски колодца, не нашел его, а в лагере осталось не более ведра воды, произошел переполох. Я знал местоположение еще двух колодцев, но они были труднодоступны. Поэтому я послал Рождественского вторично искать тот колодец, который не нашел Цедендамба, так как он был наиболее близким — всего в четырнадцати километрах. Рождественский нашел колодец и почувствовал себя спасителем экспедиции. Я не стал его разочаровывать, но это сделал менее щепетильный Эглон.

Весь этот день мы с Новожиловым провели в поисках воды близ лагеря. Искали мы и по всем правилам гидрогеологической науки, и по приметам гобийских аратов. По последнему способу рыли ямы и ставили на дно их опрокинутые чистые фарфоровые чашки. Если бы дно чашки наутро оказалось отпотевшим это означало, что вода будет. Но чашки оставались сухими, и наши геологические заключения совпали с народными приметами. Во второй половине дня пошел снег, быстро растаявший и оставивший на саксаульных равнинах запах влажной пыли и глины. Чем-то родным повеяло от этой сухой и сожженной чужой земли.

К вечеру мы забрались с Новожиловым на восток от Главного лагеря. Здесь, посреди небольшой впадины, густо поросшей эфедрой с ее характерным аптечным запахом, высился круглый останец красноцветных меловых пород. Причудливые формы выветривания окаймляли его двумя рядами полуобвалившихся стен и венцом тонких башенок. Новожилов с его поэтическими склонностями, любивший давать наименования еще с первых наших совместных с ним экспедиций по „белым пятнам“ Сибири, назвал останец „Островом Развалин“. Впереди „Острова Развалин“ стояла отдельная скала со ступенькой наверху, удивительно похожая на трон. Новожилов взобрался туда и развалился на троне с цигаркой в руке, и я сфотографировал его как владыку этих призрачных городов и дворцов.

В лагере нас ждали приятные новости. Эглон нашел скелет гигантского хищного динозавра, а Пронин открыл к югу от лагеря целое поле, усыпанное костями.