Дорога воспоминаний

Руки Нгалы ритмично были по тамтаму. Но ритм этот постепенно менялся. Сначала оы был медленным и монотонным, словно ладони лишь с трудом высвобождали звуки, запертые в старинном гулком ящике, но потом незаметно начал ускоряться и лишился монотонности. Каждый звук, вырывавшийся из древнего тамтама, потрясал меня — я даже не подозревал, что из столь примитивного инструмента можно извлекать такое богатство оттенков. Я много раз слышал лучших ударников самых знаменитых джазов мира, и все же от ритмичных ударов Нгалы у меня захватывало дух, словно каждый звук был ступенькой, на которую я невольно поднимался (или спускался — я никак не мог этого понять), ощущая, что последнее эхо этих звуков отражается от двери — от самой таинственной двери, какую я встречал в жизни. Но новый удар опять вел меня к новой ступеньке, а далекая дверь, казалось, отодвигалась все дальше и дальше. Никогда еще мне не приходилось подвергаться такой странной проверке, захватывающей все мое существо. И в том же самом ритме мое отражение в зрачке Нгалы расплывалось и снова становилось четким, словно я раскачивался в каком-то неведомом пространстве, словно вся моя суть была сведена на нет или словно какая-то неведомая сила на краткий миг уносила меня с этой поросшей кустарником площадки, но я вновь и вновь возвращался сюда — возвращался усилием воли, однако новые раскаты тамтама постепенно делали ее все слабее и слабее. Мягко и незаметно я утрачивал связь со всем, что меня окружало. Я чувствовал, что захвачен вихрем, в котором растворяются и исчезают и мое имя, и моя индивидуальность, во мгле которого все сливается и стирается. Луна, медленно плывшая над нами, уже склонялась к западу, и тени сгустились, придавая глиняным руинам вид почти непереносимой тяжести. Я видел, Нгала не случайно встал так, чтобы луна освещала его лицо сбоку. Хотя мои глаза не отрывались от его зрачка, я отчетливо ощущал свое нисхождение (теперь я уже не сомневался, что медленно, но непрерывно спускаюсь по темным ступеням вниз) и понимал, что постепенно погружаюсь все глубже и глубже в область тьмы, совершенно не похожей на обычную темноту. Раскаты барабана стали трагическими: в них звучали вожди и сухие взрывы треска, которые можно было принять за ружейные выстрелы. Это и на самом деле были ружейные выстрелы!

Зрачок Нгалы еще больше расширился, в сгущающейся темноте он стал как бы странным экраном, на нем зашевелились неявные тени. И внезапно мое отражение, плававшее там, словно в тумане, стало четким, все мое лицо было в саже, рубашка висела лохмотьями, я держал в руке дымящийся пистолет и что-то кричал невидимым людям. Треск ружей не умолкал, и я удивился, что не слышу собственного голоса. Я видел отблески пожара, освещавшие кучу копошащееся черных тел. Потом с ревом и выстрелами ворвались те, кому я выкрикивал приказания. Я видел их раскрытые рты, но ничего не слышал, хотя различал каждую деталь: налитые кровью лица, движения, даже струйки дыма. Внезапно передо мной, заслонив эту картину, возник черный гигант, потрясающий копьем. Я разрядил мой пистолет в его широкую грудь, туда, где болтапись ожерелья из львиных клыков. Словно в замедленней киеосьемке, я видел, как лицо воина исказила предсмертная мука, как его рот открылся в последнем крике. Но у меня не было времени смотреть, как он падает, потому что я кинулся вперед. Мои люди окружили город (я знал, что они его окружили) и теперь сжимали кольцо.