Дорога вспять. Сборник фантастических рассказов

– Что ты здесь забыл? – спросил мальчик, обходя стойку для фруктов.

– Выбираю нож, – ответил Дмитрий Эдуардович.

Ножей на кухне было видимо-невидимо: шеф-нож, универсальный, для чистки, для фигурной нарезки овощей, для лососины, для хлеба, для влажных продуктов, в виде топорика, японские ножи для суши…

– Зачем?

– Ты болен…

– Что?

Дмитрий Эдуардович повернулся к Тёме и ударил его в шею. Лезвие вошло в подключичную ямочку. Мальчик дёрнулся, соскочив с окровавленной стали, его глаза сделались безумными, он попытался поднять к шее руку, но колени подогнулись, словно лишённые костей, и он упал на плитку пола.

Дмитрий Эдуардович опустился на колено рядом с мальчиком и приставил лезвие универсального ножа под бьющийся кадык. Над пульсирующей кровью раной. Провёл по коже обухом, перевернул режущей кромкой…

– Ты болен… ты неизлечимо болен…

Тёма открыл рот, между тонких губ надулся и лопнул алый пузырь.

– Х-хш…

– Ты болен тщеславием… ты болен нелюбовью… ты болен взрослостью…

Дмитрий Эдуардович закончил с шеей, вспорол футболку, раскинул её точно гибкий панцирь, примерился и принялся за дело.

*

Сердце было красным и горячим. Оно билось, билось, билось…

Дмитрий Эдуардович положил его в прозрачный вакуумный контейнер, принёс домой и устроил на подставке-башне для цветов, на самом верху. Потом лёг на кровать, выудил из-под подушки пульт и погасил крохотную телевизионную панель, которую забыл выключить, в спешке собираясь к сыну. Реклама фаст-фэмили – счастливый мальчик, сообщающий маме, что пришёл папа, – провалилась в эфирную ночь.

Под потолком ритмично сокращалось сердце.

Его сына. Его семьи. Его опоры.

Стенки контейнера покрывала тёмная кровяная пыль.

Дмитрий Эдуардович положил руку на грудь. Робко улыбнулся, когда в пальцы проник сбивчивый пульс. Тук-тук-тук…

Пока жива любовь в старом сердце отца, сил хватит на двоих.

На двоих…

А затем пришла ночь, и пустые сны, и радость совместного утра, и чувство лёгкого голода, который он утолил сладким хворостом, малиновым вареньем и кружкой горячего чая.

Три дня до восхода

Первая бутылка коньяка ушла быстро.

«Между первой и второй», «за баб», «давай добьём и перерывчик сделаем» – пустой сосуд отправился под кухонный стол.

– Хороший коньяк, – сказал Дон Командантэ, закуривая.

– А-то! – выдохнул никотиновое облако Чива-Рива. – Французский, на травах.

– И много?

– Для тебя, целый ящик! Отпуск – дело святое! Когда у нас в последний раз отпуска совпадали?

– Никогда. Если только в сессию…

– То-то! Никогда. А учёбу ты сюда не приплетай. Тогда я коньячилу себе позволить не мог, столько, во всяком случае. Так что, Дон Командантэ, гулять – так гулять.

– Хватит меня так называть.

– А «Чива-Рива» типа нормально?

– Так у тебя с детства эта погремуха.

– А у тебя с прошлой недели. – Чива-Рива потушил сигарету, встал и подошёл к холодильнику. – Причём здесь стаж? Да и не коси – нравится ведь, а? Дон Командантэ! Практически Че Гевара!

– Во тебя занесло, – усмехнулся Дон Командантэ, принимая вторую бутылку французского коньяка. – Так ты до Чебурека дойдёшь… А на хрена – в холодильнике?

– А что?

– Страдает, страдает у тебя культура распития коньячных изделий. На уровне познаний анатомии лица у Папы Карло. Надо рукой в бокале греть, медленно отпивать, наслаждаться.

– Видел я, как ты наслаждался – рюмка-лимон-рюмка-сыр… что-то не жаловался тогда.

– Я и сейчас не жалуюсь, – примирительно сказал Дон Командантэ. – Просто просвещаю. У тебя весь в холодильнике?

– Не-а, – Чива-Рива засунул руку в нутро «Аристона». – Только три забросил.

Ещё один флакон тёмной жидкости последовал греться, правда, не в руки, а на подоконник, за которым уже подступала ночь.

Дон Командантэ включил радио и принялся искать эфирную волну, пока Чива-Рива подрезал сыр и салями в опустевшую тарелку. Наткнувшись на какую-то песню, он сделал тише – так, для фона. В голове приятно шумело – мелодия выпитого алкоголя.

– Ну, давай, Командантэ, – опуская «Дона», призвал Чива-Рива, поднимая налитую «с горочкой» пузатую рюмку. – Бомби тост!

– За темноту!

– За ту, которая друг молодёжи?

– Не-е, за темноту незнания, неведения. Которая позволяет наслаждаться непостижимой свободой, неосторожностью, неустрашимостью, веселостью жизни, – чтобы искать цели и смысл, но не находить их! Прятаться в этой темноте от лап безумия или вселенской апатии, которые пришли бы вместе со светом абсолютного знания.

– Это ты чё загнул?

– Цитата из Ницше, – сказал Дон Командантэ, смущённо улыбаясь. – Ну и развил чуток.

– Ты прекращай сборник афоризмов на ночь читать. С пойлом они странные реакции дают.

– Это не из сборника, это «По ту сторону добра и зла».

– Всё, хорош. Будем!

И они выпили, закусили, и снова выпили – на этот раз за изобретателей палочек для ушей и одноразовых пакетов для мусора (тост Чивы).

– Жаль, девки не смогли прийти, – Чива-Рива вздохнул.

– Точно, – выразил солидарность с расстройством друга Дон Командантэ. – Под коньячок бы…

Оба рассмеялись.