Дорога затмения

— Возможно, вас что-то в нем раздражает, — беспечно продолжал дипломат. — Как человека воспитанного и повидавшего более цивилизованные края. Меня, например, коробит присутствие женщин, пусть даже из знатных семейств. Какая распущенность! Их ужимки и позы настраивают человека на низменный лад. — Юноша, впрочем, выражал свое возмущение с весьма одобрительным видом. — И сок тут, вы, наверно, заметили, подают слегка забродивший. Нет, в этих людях и впрямь гнездится порок.

— А вы курите гашиш, — спокойно откликнулся Сен-Жермен.

— Это другой вопрос. Вы ведь и сами не прочь им побаловаться, не так ли? — Джелаль-им-аль знал, что многим чужеземцам по нраву чуть горчащий, но навевающий сладкие грезы дымок.

— Нет. — Увлеченный игрой музыкант мог бы добавить, что никакие наркотики на него не влияют, но делать это он по вполне понятным причинам не стал.

— В таком случае вы должны пить вино, — дерзко заявил Джелаль-им-аль.

— Нет. Я не пью и вина.

Юноша сообразил, что взятый им тон неприемлем, однако не мог придумать, как выпутаться из сложного положения. Молчание затягивалось, и он пошел напролом.

— Так вы возьмете меня в обучение?

Ему не ответили.

— Если дело в деньгах…

— Нет, не в деньгах, — уронил Сен-Жермен.

— Значит, я принят?

— Я этого не сказал. — Сен-Жермен отложил в сторону инструмент и пристально оглядел дипломата. — Вы хотите повидаться с хозяйкой дома, где я проживаю? Ладно. Это я устроить могу. Приезжайте, встреча, думаю, состоится. Что же касается вашего интереса к алхимии, — в тоне его мелькнуло сомнение, — мне пока не очень-то ясно, сложится у нас что-нибудь или нет. Но, — тут его голос окреп и приобрел твердость стали, — предупреждаю вас, Джелаль-им-аль Закатим: если вы вознамеритесь впутать Падмири во что-то грязное или причинить ей какой-либо вред, это намерение будет причиной самых катастрофических в вашей жизни событий. Одно лишь намерение. Вы поняли, Закатим? — Убедившись, что слова его были услышаны, Сен-Жермен потянулся к лютне.

— Значит, наполовину мы все же договорились, — с деланой бодростью заключил молодой человек. Он спрыгнул на пол, но неудачно — прижав каблуком подол своего длинного одеяния, вследствие чего пошатнулся и чуть было не упал. — Что ж, я как-нибудь вас навещу.

— Как пожелаете, — кивнул Сен-Жермен, даже не потрудившись двинуться с места, чтобы отвесить смущенному мусульманину ответный поклон.

Вновь зазвучала двуструнная лютня, она продолжала звучать и тогда, когда раджа начал прием и наиболее знатные гости стеклись к дверям тронного зала. Одежды собравшихся блистали великолепием, но от надменных лиц веяло холодом. Либо они не ладят друг с другом, либо у них общее горе, решил Сен-Жермен. Он развлекался, он знал, что у дверей тронного зала и высоким послам, и придворным предписывается молчать.

Вскоре к окну приблизился Джаминуйя.

— Вы меня поражаете, — сказал, усмехаясь, он.

— Чем же? — Сен-Жермен погасил мелодию и принялся разминать уставшие кисти.

— Вы путешественник, вы алхимик, вы отменный рассказчик, вы, по словам Падмири, знаток древних книг и плюс ко всему — музыкант. Не много ли этого для одного человека?

— Я всегда любил музыку, — сказал Сен-Жермен.

— Что вы играли? Что-то западное? Стиль виден, но строя и благозвучия нет, — заявил поэт, насмешливо щурясь.

— Вот как? — Ну погоди же! Сен-Жермену припомнилась залихватская матросская плясовая. — Может быть, вам понравится этот мотив?

Выслушав все, Джаминуйя склонил голову набок.

— Да, это, пожалуй, приятней. Простовато, но мило. Вы знаете что-то еще?

— Если хотите, я вам сыграю что-нибудь из разученного в Китае. — За болтовней Джаминуйи что-то крылось, но что?

— Нет-нет, это уж слишком. В их музыке нет ничего, кроме звяканья и завываний. Играйте свое. — Поэт, сложив на груди руки, замер. На Сен-Жермена он не смотрел.

Сен-Жермен продолжил свои упражнения, одни мелодии он вспоминал, другие лились сами собой, порождаемые переборами пальцев. Наконец отзвучал последний аккорд и инструмент лег на подоконник.

— Вы хотите мне что-то сказать?

— Да, собственно, ничего. Есть, правда, один пустячок, касающийся стихотворного метра. Но это может и подождать. — Напряженный взгляд Джаминуйи говорил об обратном.

— Тогда, быть может, вы присоединитесь ко мне? Я бы хотел прогуляться по саду. — Сен-Жермен выпрямился и одернул камзол. Что бы ни собирался сообщить ему Джаминуйя, лучше, если он сделает это не здесь.

— По саду? Да, там гораздо приятнее. Поэзия — это воистину дыхание естества. И разговор о ней подобает вести, удалившись от рукотворных роскошеств. — Джаминуйя толкнул неприметную дверцу в стене. — Вот вам и выход. Ближайший из всех.

И самый разумный, внутренне усмехнулся, переступая порог, Сен-Жермен.

Раджа Датинуш утратил большую часть богатств своих предков, но никакое золото мира не добавило бы великолепия парку, окружавшему прячущийся в горной ложбине дворец. Город отсюда был совершенно не виден, взор ласкали мощные купы многолетних деревьев и поросшие пышным кустарником, розоватые от закатного солнца холмы.

Поэт глубоко вздохнул.