Дорогая буква Ю

Странные возвышения, разделенные не долинами, не ущельями и не пересохшими потоками несуществующей воды, а провалами, разрывами в ткани бытия. Разрывами-кедронами, усеянными могилами и камнями.

География навязывает образ мыслей, вертикальность скальных стен предопределяет иерархичность мышления. Иерусалимский ландшафт развивается не по горизонтали, а по вертикали и завершается косыми зигзагами. Географии следуют и крепостные стены старого города и стихи пророка Исайи.

Масличная гора наваливается на город. Старое кладбище убегает в небеса. А мертвецы ползут сквозь землю к Храмовой Горе, увенчанной по милости иорданского короля золотым шлемом.

Всюду камни. В трещинах, выбоинах. Разъеденные временем как кислотой. Камни, из которых Он грозил сделать новый народ Израиля. Кровоточащие иудейские камни. Камни, в которых геология по своей драматичности перегоняет историю народа.

На эту историю тут приготовлены ответы — выстроены жилые кварталы, похожие на средневековые изображения Вавилонской башни, кварталы, окруженные стенами.

На стенах — фонари, видеокамеры, колючая проволока. Засадили евреи себя сами в спальные концентрационные лагеря. И воют у Главной стены, ожидая, когда пустят газ. И им останется только небо для бегства.

Не город, а укрепрайоны, доты, дзоты…

Иерусалимским камнем мощеные Вавилонские Башни с выходами прямо к Престолам Всевышнего.

Стены, решетки, заграждения. Пещеры, гроты, ворота, коридоры, подземные ходы, лестницы, турникеты. Вооруженные солдаты ходят. Смотрят презрительно — знаем, мол, турист. Приперся на нас смотреть. А у нас — служба. Нет прохода! Что? Когда откроют проход? После второго пришествия вашего гаврика с нимбом. Вали, чего встал. Камеру спрячь. Фотографировать запрещено. Линяй, пока тихо.

…

Узкие проходы для людей. Широкие — для автомобилей, которые управляются так, словно они упрямые ослы. Сказывается восточная надменность — я еду в машине, значит я выше и важнее пешехода, которого можно поэтому и испугать и обрызгать грязью.

Все шоферы спешат куда-то. Спешат так, как будто от их прибытия зависят судьбы мира.

Евреи-пешеходы тоже все время спешат — бегут, бегут. Танцуют, взмывают в небо, приземляются как фигуристы на льду после — двойного тулупа. Суетятся. Странной, торопливой побежкой бегут туда… Потом быстро — обратно. Потом опять туда… Бесконечно долго что-то обсуждают по телефону. Жестикулируют, хотя собеседник их не видит. Жестикулируют для прохожих. Для себя. Для Бога.

В походке и в «побежке» еврея отпечаталась его ужасная история. Его заячья в ней роль. Его неврастения, его страх, его тысячелетняя усталость. Его ставшее против воли таким декоративным сознание. Шизофренически расщепленное сознание, вобравшее в себя бесконечные катастрофы, измотанное пустынями, пророчествами, ожиданиями, войнами, изгнаниями, истреблениями, погромами, щербатыми камнями на безводном пути.

Еврей не идет, а бежит, подскакивает — ловит манну, заметает следы, взлетает прямо в небо к Творцу в руки, кривляется как паралитик, озирается — проверяет, далеко ли фараоновы всадники. Подрыгивает, взмывает, а потом, приземлившись, косолапит пыхтя. Тяжело затанцует свой — юдентанц.

Еврей — не пария и не парвеню, а мистический кролик, проводник по каббалическому Зазеркалью — по Торе — метаисторической стране скотоводов. Еврея не любят соседи. Иногда его терпели, но чаще гнали, обдирали и жарили.

Его сознание патологически расщеплено. По вертикали, как колонна на входе в Храм Гроба. Он вечно настороже. Он не верит времени. Не верит стенам. Не верит развитию. Он слишком стар для новой жизни. В глубине подсознания он давно уже хочет умереть, успокоиться. Он жертва, ищущая палача. И кажется, наконец, палача обретшая.

Весь мир для еврея — антисемит. Давно объявленную войну новой эпохи, войну — всех против всех он принимает по старинке за войну — всех против евреев.

Еврей не понимает или не хочет понять очевидное — мир к нему равнодушен, его духовная роль — дело в глазах современного человека пустое.

Еврею пора остановить бег, успокоиться, пора привыкнуть не прятаться в Торе, а твердо встать двумя ногами на собственной земле, и пойти по ней спокойно, с достоинством. Не как мечущийся богоизбранец, не как распираемый ложной гордостью в своем черном маскараде ортодокс, а как думающий о выгоде хозяин, как филистимлянин — араб — палестинец.

Арабов я вижу чаще чем евреев, потому что араб себя не стесняется как еврей, а наоборот — манифестирует. И очень навязчиво.

Липнет, если чует, что можно выдрать деньгу. После разговора с тобой плюет в сторону. Мол, замарался о нечисть. Тьфу!