Дорогами Чингисхана

Мы начали путь по хорошо обжитой долине, где, вдоль речного берега, местами встречались группы по три-четыре юрты (гыра). Половодье затопило берега, создав затоны и временные пруды. В небе слышались раскаты грома, а когда сквозь тучи пробивались лучи солнца, на зеленых пастбищах ярко выделялись белые хлопья овечьих стад. У каждого гыра паслись лоснящиеся, отъевшиеся кони, морды всех животных скрывались в сочной траве, словно они спешили возместить долгий зимний голод. Всюду гулял молодняк — телята, ягнята, жеребята. За белыми журавлями, похожими на огромных цесарок, которые стремительно убирались с нашего пути, следовали выводки птенцов. Если мы пересекали небольшой поток, от нас спасались утята, следуя за своими потревоженными родителями.

Поначалу поездка была очень зрелищной. Непрестанный топот копыт сотни лошадей, крики табунщиков, спешащий живой поток, стремящийся вперед, летящий по нетоптанным лугам… По мере того, как с боков долину обступали горы, слева все чаще появлялись скалистые утесы. На скалах сидели крупные птицы, коршуны кружились над речкой, которая теперь, сильнее сжатая в своем русле, превратилась в опасный поток. Если какая-нибудь из лошадей пыталась выбраться на берег, пастух догонял ее и возвращал назад, не давая животному упасть в воду и утонуть.

Конечно, после трех-четырех часов такой скачки начало болеть все. Сперва неуютно почувствовали себя колени, затем поясница и наконец ребра. С возникновением каждого нового источника боль становилась все сильнее, как бы я ни пытался менять положение в седле. Неровный, тряский бег монгольских коней оказался мучительным, и пятиминутная передышка облегчения не приносила. Я понял, почему монгольские наездники-курьеры туго перевязывали себе тела, и мысль о том, что наши лошади взяты из табунов Хэнтэя, где пастухи медлительны, не помогала. Пастухов было пятеро, и они ехали группой, всегда позади, так что из всех участников отряда были самыми медленными и неторопливыми. Они представляли собой жуткое зрелище: у двоих на глазах бельма, один очень стар, и ни одного из них нельзя было назвать ладно сложенным.

Все утро мы держали такой темп, днем же темп еще увеличился. Во время дневной передышки я начал подозревать, что Ариунболд решил наверстать время. Ему не пошел впрок опыт, приобретенный нами в Хэнтэе, когда мы едва не загнали коней на второй день пути. Теперь, когда мы отставали от графика на два дня, он решил покрыть за день двойное расстояние. Не было смысла говорить, что мы опять рискуем потерять лошадей, особенно с учетом того, что животные не подготовлены для этой местности. Ариунболд упорно рвался вперед, подавая пример табунщикам. Мы вернулись в седла и поскакали дальше, но сперва я улучил минутку, оказался рядом с Ариунболдом и негромко сказал ему, что если он не будет более снисходителен, я могу не увидеть, как экспедиция доберется до более густонаселенных районов, и до Франции вести отряд придется ему самому. Я предупредил, что предприятие выглядит весьма непрофессионально и что лучше немного сбавить темп и больше внимания уделить деталям. Ариунболд отреагировал удивленным взглядом, словно бы не понимая моих слов.

Мы добрались до места, где скальный выступ врезался в узкую долину и отклонял русло реки. Берег стал обрывистым, и нам пришлось от него отдалиться. Мы устроили маневр, загнав табун на вершину крутого холма, а затем спустившись по другому склону, глинистому и скользкому. Где бы мы ни находили кусочек плоской местности у реки, каким бы маленьким он ни был, на этом крошечном лужку непременно ютился гыр, и нам приходилось отклонять курс грохочущего табуна, чтобы не мешать повседневным делам кочевников. Но сторожевые псы все равно выскакивали с лаем и рычанием, за ними появлялись обитатели гыра, глядя из-под руки на необычное зрелище — сотню лошадей, уносящихся прочь.

Сперва я думал, что к нашему табуну неизбежно будут прибиваться отдельные лошади хозяев гыров. Но словно косяк рыбы, пересекающий море, наши лошади и местные, казалось, сохраняли чувство принадлежности. Местные пробегали с табуном несколько сот ярдов, затем отбегали в сторону и возвращались на свое пастбище. Только главный жеребец стана предъявлял какие-то претензии. Защищая свою территорию, на которую мы заехали, он вызывал на поединок наших коней, а затем бежал за нами с видом победителя, изгнавшего пришельцев.