Дорогами тьмы

– Я ничего не понимаю. Более того, я уверен, что и он сам ничего не понимает. Все четверо из них очень близки, неразлейвода, но я и предположить не мог, что дело зашло настолько далеко и он воспылал к ней страстью. По правде говоря, я полагал, ему больше нравится другая. Но что я смыслю в молодых людях и их увлечениях? Вы сами все слышали, его слова выдают в нем влюбленного. Хуже ничего и придумать нельзя! Ему запрещено в кого бы то ни было влюбляться! К тому же она мусульманка, неверная. И все же я думаю, он любит ее. Да, боюсь, он действительно безумно в нее влюблен.

Заканчивался трудный день, солнце садилось, но танцоры, уже несколько долгих часов после кратковременного отдыха бежавшие вприпрыжку по дороге, и не думали замедлять шаг. Пронзительной джигой визжала скрипка, доносившаяся из-под нависавших ветвей, неумолчной скороговоркой бренчал бубен, и плясуны, словно на аркане, тащились за призывными звуками. Изольда, бледная, но суровая, решительно отбивала такт и кружила впереди всех, прямо за скрипачом. Никто в этой беснующейся кривляющейся толпе не видел, что в темно-голубых глазах ее стояли слезы, а щеки ее полыхали красными пятнами. А если кто и видел, то ему было совершенно все равно. Далеко позади них, по дороге, постепенно погружавшейся во мрак, крался, стараясь оставаться незамеченным, Фрейзе. Перебегая от дерева к дереву, от куста к кусту, он не сводил напряженных глаз с Изольды, уповая на то, что она споткнется, присядет на дорогу и танцоры пойдут дальше, но уже без нее. Он видел, что она устала, но ноги ее, похоже, жили собственной жизнью и увлекали ее вперед и вперед, не давая ей остановиться.

Лес поредел, и узенькая тропинка вывела их на поляну, над которой поднимался изогнутый тонкий серп луны. Последний перезвон бубенцов тамбурина, последний аккорд скрипки. Танцоры застыли, покачиваясь, словно у них подламывались ноги, а многие рухнули на землю прямо там, где стояли. Кто-то достал фляжку с элем, кто-то еду. Никто ни с кем не делился. Все настолько погрузились в свои страдания, что не имели ни сил, ни желания сочувствовать и помогать товарищам по несчастью. Вряд ли они вообще догадывались о существовании еще кого-то возле себя.

Владельцы плащей закутались в них и улеглись на землю, примостив головы на кочки, как на подушки. Неимущие оборванцы снопами повалились на траву, прижавшись друг к другу из одного лишь инстинкта самосохранения, чтобы хоть как-то согреться. Никто не принес валежника, никто не развел костра; они встретили ночь и погрузились в сон, как дикие звери, которые не способны разжечь огонь, смастерить шалаш, выказать доброту или сопереживание, поддержать окружающих, позаботиться о них.

Затаившись в самом темном уголке леса, Фрейзе заметил, что Изольде не спалось. Она не съела ни крошки – уносимая с постоялого двора красными башмачками, она не успела захватить ничего съестного, – да и укрыться ей тоже было совсем нечем. Между тем хозяйка гостиницы все ближе и ближе подбиралась к теплому плащу скрипача. Изольда вышла, переступая с ноги на ногу, на дорогу, словно до сих пор внимала звукам музыки, словно готовилась броситься в танец, несмотря на кружащуюся от усталости голову и слезы, градом катящиеся по лицу, скрытому под копной спутанных волос.

И пока Фрейзе, боясь поверить, что в Изольде пробуждается тоска по дому и друзьям, не отрывал от нее глаз, она повернулась спиной к танцорам и пошла прямо на него, ничего не ведая об этом. Двигалась она будто на ощупь, еле-еле переставляла ноги, словно переходила вброд невидимую реку, чьи невидимые волны толкали ее в спину, на юг, к городу.

– Давай, – нашептывал Фрейзе. – Иди ко мне, ко мне. И как только ты окажешься рядом, я утащу тебя в лес и спрячу так, что они тебя не найдут.

Изольда, с отрешенным лицом и неподвижным взглядом, вперенным в непроницаемую тьму лесной чащи, шажок за шажком уверенно петляла между разбросанными телами спящих на дороге и на полянке танцоров, медленно, но верно, на израненных ногах, приближаясь к Фрейзе.

Скрывшийся во мраке Фрейзе ждал, когда она подойдет поближе, чтобы взять ее за руку и убежать вместе с ней, унестись во весь опор, назад, в город, под надежное крыло лорда Варгартена. Но скрипач учуял, что одна из его овец отбилась от стада: он приподнялся на локте, огляделся. Заметив осторожно ступающую Изольду, он выпрямился и провел смычком по струнам. Скрипка запела – призывно, маняще. Вскинулась дюжина голов, кто-то рассмеялся, когда Изольда, круто развернувшись на зов, затанцевала обратно по дороге туда, где на плаще скрипача лежали его владелец и хозяйка гостиницы. И она прилегла рядом с ними, словно только они и являлись ее закадычными друзьями и приятелями.