Дорогами тьмы

– Если бы вы только знали ее. Она была не просто хороша собой. Она была решительна, отчаянно храбра, ей никогда не сиделось на месте, она любила леди из Лукретили и положила бы за нее свою жизнь. Она была верным товарищем, настоящим братом по оружию. Она никогда не уклонялась от опасности, побеждала во всем и всегда.

У него перехватило дыхание, он вспомнил ту ночь на залитой мраком набережной, когда беспросветная тоска захлестнула его душу, но возникшая из тьмы Ишрак приказала ему быть мужчиной и не предаваться отчаянию. Многие тогда пытались ободрить его, но слова их пропали втуне, а ее он послушался.

– Она владела мечом, – продолжал он. – Стреляла из лука. Говорила на нескольких языках. Она была ученым, трезвомыслящим философом, но однажды полезла в полночь на крышу, чтобы спасти застрявшего там котенка.

Он замолчал и вдруг произнес – тихо, недоверчиво – слова, которые давно хотел произнести, слова, которые оглушили его, как удар грома:

– Я люблю ее. Все это время я любил ее и даже не подозревал об этом.

– Поздновато спохватился.

Признания юного послушника не тронули черствое сердце лорда Варгартена.

– Да, – понурился Лука. – И в этом я тоже не преуспел.

Тишина, гнетущая и огромная, как и признание Луки, заполнила комнату.

– Пока первую любовь не потеряешь, ее и не распознаешь, – выказал сочувствие лорд, никогда никого в жизни не любивший. – В общем, да будет Господь к ней милосерден. Уверен, что не хочешь отправиться со мной в замок? Там безопасно.

Лука упрямо затряс головой.

– Как скажешь. – Лорду было безразлично. – Доброй ночи.

Он вышел из комнаты. Послышались жалобные стенания лестницы, прогибавшейся под тяжелой поступью лорда, грохот хлопнувшей двери, и – тишина. Нигде не раздавалось ни звука – ни в комнате, ни в таверне, ни в городе. Лишь вдалеке ухала сова.

Лука погладил Ишрак по щеке. Обжигающий холод пронзил его ладонь – казалось, сердце ее прекращает биться и тепло жизни покидает ее юное тело. На цыпочках в комнату проскользнул брат Пьетро, ведя за собой священника с кувшинчиком елея для последнего помазания – таинства, совершаемого только над умирающими.

– Пора? – спросил брат Пьетро, не отрывая глаз от юной красавицы, такой холодной, такой недвижимой.

– Пора, – ответил Лука, у которого сердце так и разрывалось от горя. – Но думаю, не надо ее соборовать. Вряд ли бы она этого хотела.

Брат Пьетро в ужасе отшатнулся.

– Но как же отпущение грехов?

Лука вскинул голову.

– Брат, я не знаю, какую веру она исповедовала. Ни разу не видел я, чтобы она молилась или взывала к какому-либо Богу. Я хочу воздать ей должное и проявить уважение перед ликом смерти вне зависимости от того, во что она верила. Думаю, нельзя творить над ней обряд последнего помазания, не спросив на то ее разрешения. Давайте просто помолимся о ней.

– Она была еретичкой? – всполошился священник. – Она и одета как магометанка.

– Она вела жизнь, достойную христианки, – выступил в защиту Ишрак брат Пьетро, словно никогда в прошлом не порицал он ее за многие ее поступки. – Шаровары же и тунику она надевала из скромности, только когда садилась на лошадь. Но воспитывалась она в христианском доме, да и отец ее, как она говорила, тоже был христианином, хотя она не упоминала его имени. Она заслуживает совершения подобающего христианского обряда.

– А я думаю, она искала истину, – вмешался Лука. – Она много читала. Философствовала. Я не уверен, что она вообще верила в Бога.

– Тогда мы просто обязаны помолиться о ее душе, – решительно ответил священник. – Нет никаких сомнений, что она отправится прямиком в ад. Из ваших слов я понял, что она рождена во грехе и глубоко во грехе погрязла.

– Она постоянно задавала вопросы, – мимолетно улыбнулся брат Пьетро.

– Недопустимо, – возмутился священнослужитель. – Особенно для женщины. Это грех.

Лука давился от смеха, представляя, что бы ответила на это озорная и неукротимая Ишрак.

– Да, – только и сказал он. Разве объяснишь им, что Ишрак не грешила, лишь упорно прокладывала свой собственный путь в мире, который был не очень-то расположен к молоденьким девушкам. Они преклонили колени у изголовья кровати и погрузились в молитву; комнату объяла кромешная тьма, и ночь пала на присмиревший город.

– А теперь я вас оставлю. – Священник перекрестился. – Да помилует Господь ее душу. Похороним ее завтра. Придется закопать ее за церковной оградой, на неосвященной земле. Но мы прочтем над ее могилой молитвы.

Боясь не сдержаться и наговорить лишнего, Лука коротко кивнул.

– Пойду помолюсь в церковь, – тихо произнес брат Пьетро. – Ты голоден? Пойдешь со мной?

– Я подожду здесь. Должна быть какая-то причина, какое-то объяснение. Посижу рядом с ней. Может, я разгадаю, что тут произошло. Если бы мы только знали… Если бы так много не было скрыто от нас. Мы кучка идиотов, блуждающих во мраке. И теперь мы потеряли Ишрак. Эту ночь я проведу с нею. Не хочу я, чтобы она… чтобы…

Он осекся.

Брат Пьетро понял, что у Луки язык не поворачивался выговорить «умерла в одиночестве».

– Останься с ней до конца, – согласился он. – Я буду молиться за нее и за спасение ее души.